Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Он говорил, как умел, по-русски:
– Бистрей, бистрей!
И никто уже не ругал его: москвичи не знали в лицо Барклая. А что коверкает русский язык – так мало ли у нас в армии немцев?! А войска, после того как увидали Барклая в Бородинском бою, когда он бросался в самые жаркие места боя и под ним убило пять лошадей (слухи о его геройстве уже шли разные: говорили, что не пять лошадей, а семь, что Барклай сам отбился от четырех французских драгун), – увидели его бесстрашие и самопожертвование и забыли старые подозрения.
Михаила Илларионовича не очень
Главнокомандующий тревожился за арьергард Милорадовича: город большой, французы могли входить с разных застав, и не захватили бы они обозы и артиллерию арьергарда, который двигался от Дорогомиловской заставы.
Слать гонца к Милорадовичу Кутузов не мог: из Москвы через все заставы, как весенний поток, хлынул народ, и попасть в Москву было трудно. Наконец показался адъютант Милорадовича, гусарский ротмистр.
– Ну что, голубчик? – поднял голову Кутузов.
– Арьергард будет драться, ваше сиятельство!
– Так, так! – одобрительно кивал головой главнокомандующий, хотя думал обратное: некстати вступать в бой, еще не вышли все обозы и войска.
Но не успел гусарский ротмистр замешаться в людскую лавину, катившуюся из Москвы, как к главнокомандующему подскакал второй адъютант Милорадовича, черниговский драгун, с более приятной вестью: Милорадович послал к Мюрату парламентера, предлагает заключить перемирие. В противном случае грозится, что будет драться за каждый дом в Москве.
– Ай да Михаил Андреевич! Вот это молодец! – искренне похвалил главнокомандующий.
Он понимал, что угроза Милорадовича смешна, но на первый взгляд таит в себе неприятные возможности для французов. Поддастся ли на эту удочку легкомысленный Мюрат?
Фанфарон!
В войне с французами, где авангардом командует Мюрат, нужен именно такой командир арьергарда, как Милорадович, а не Платов. Милорадович подходит Мюрату: оба – рыцари, оба – актеры.
Михаил Илларионович представил себе Милорадовича: небось одет в новенький генеральский мундир, золотые эполеты, лента через плечо. Конечно, чисто выбрит, надушен, как на бал, и, может быть, еще, для пущей важности, на горле какой-либо дорогой шарф – это Милорадович любит, и это тоже в духе щеголеватого, любящего наряды Мюрата.
Жаль вот только, что Михаил Андреевич не научился правильно изъясняться по-французски – говорит чуть получше Уварова, «жё сира». И то сказать: Мюрат и этак по-русски не знает, как Милорадович по-французски. Говорят, неаполитанский король научился у казаков хлесткому русскому бранному слову да еще знает «пасибо».
Прошел еще час в ожидании.
Выстрелов со стороны Дорогомиловской заставы не слышалось.
Поток войск из Москвы прекратился. Уже выходили пехота и артиллерия арьергарда.
Михаил Илларионович волновался: ну что же, как там разговоры о перемирии?
Наконец примчался адъютант Милорадовича. Привез необыкновенно радостную весть:
– Милорадович выговорил перемирие до семи часов утра. Улестил, пустил французам пыль в глаза, обвел вокруг пальца.
У
Недаром Кутузов любил его и звал Милорадовича «моя возлюбленная».
Армия, расположившаяся на биваке у Москвы, поела каши, немного отдохнула и могла двигаться дальше.
Главнокомандующий велел армии идти к Панкову – до Панкова пятнадцать верст, к ночи дойдут.
Войска снялись с места, а коляска главнокомандующего все еще стояла у кладбища.
Михаил Илларионович ждал, когда же французы войдут в Москву.
Уже вечерело, в какой-то церкви ударили ко всенощной, и тут к Кутузову подъехал на усталом, измученном коне Карлуша Толь. Он наклонился к Кутузову и тихо сказал:
– Французы вошли в Москву.
– Это их последнее торжество! – уверенно ответил задрожавшим от слез голосом старый главнокомандующий и, поднявшись, пошел к коляске.
Глава восьмая
Москва в огне
Никогда победитель не вступал с меньшим торжеством, которое сопровождалось бы более зловещими признаками.
I
Наконец то, к чему все эти месяцы так стремился Наполеон, свершилось: «великая армия» подходила к Москве.
Император был равно готов ко всему: к кровопролитной битве под стенами древней столицы и к переговорам с упрямым Кутузовым о мире.
Но, как указывали карты д’Альба, до Москвы остались последние версты.
– Вон с тех холмов Москва должна быть видна, – говорили все.
К скольким столицам мира за пятнадцать лет войн подходили победоносные войска Наполеона! Сколько больших, красивых, богатых городов отдавалось на его волю, на волю его «орлов»: Милан, Венеция, Александрия, Каир, Яффа, Вена, Берлин, Лиссабон, Рим, Амстердам, Антверпен, Варшава!
Уже даже трудно вспомнить подробности каждой капитуляции.
В Милане армия назвала Наполеона «маленький капрал», а в Москве должна назвать «божественным императором».
Хотелось спешить туда, к этим холмам, но осторожность заставляла не торопиться и каждую минуту ждать коварного удара из-за угла, какой-либо непредвиденной скифской хитрости. Император велел двигаться осмотрительно: все равно теперь уже Москва никуда не уйдет!
Наполеон был весел: и болезнь и Бородино с тысячами трупов и неудовольствием на него маршалов миновали. Пусть дуются они, эти глупцы, что император, вопреки их желаниям, не пустил в дело старую гвардию. Вот теперь она идет – человек к человеку, могучая, несокрушимая, идут его «ворчуны», его оплот и сила.