Суворов и Кутузов (сборник)
Шрифт:
Был полдень. Сентябрьское солнце грело совсем по-летнему.
Ординарец, посланный в Москву узнать, как проходят через столицу войска, сказал, что за Дорогомиловской заставой улицы еще забиты артиллерией и обозами.
– Придется завязать дело, или, как написал вчера Ермолов: «Почтить видом сражения древние стены Москвы». Фокусник Алексей Петрович! Ишь какие красоты подпустил. Чистый Макиавелли!
Вчера это ермоловское выражение взорвало Милорадовича. В первую минуту он готов был ехать к Михаилу Илларионовичу и отказаться от командования арьергардом, но потом лег спать, а наутро раздражение
– Французы обходят нас, ваше высокопревосходительство. Пока мы будем сражаться, Понятовский раньше нас придет в Москву, – говорил его штабной полковник Потемкин.
– А что будет с нашей артиллерией и обозами? – спросил кто-то из штабных.
Милорадович молчал, щурился, что-то обдумывая.
– Ну, Бог мой! (Это было любимое присловье Милорадовича, вроде как у Суворова – «помилуй Бог!») Дайте мне офицера, свободно говорящего по-французски, – обратился он к своему штабу. – И не рохлю, а бойкого! Кого-нибудь из лейб-гусаров, чтоб понаряднее!
Через минуту к нему лихо подскакал безусый, светлоглазый штаб-ротмистр лейб-гвардии гусарского полка в своем нарядном красном доломане и ментике с желтыми шнурами. Он имел вид лихого рубаки. Черный кивер был надет набекрень, молодое лицо смотрело с задором.
– Ваше высокопревосходительство, штаб-ротмистр Акинфов по вашему приказанию явился! – доложил он.
– Говорите по-французски? – спросил Милорадович, оглядывая Акинфова.
– С детства, ваше высокопревосходительство!
– Вот вам письмо его сиятельства к маршалу Бертье, – сказал Милорадович, подавая Акинфову большой конверт. – Письмо подписано дежурным генералом Кайсаровым. Мы поручаем великодушному попечению французов девять тысяч раненых и больных, оставшихся в Москве. Передайте это письмо лично неаполитанскому королю. Приветствуйте его величество от моего имени и скажите: если французы хотят занять Москву в неприкосновенном виде, то пусть дадут нам время спокойно пройти через город. В противном случае генерал Милорадович будет драться в Москве за каждый дом, за каждый переулок и оставит вам, скажите, одни развалины! – Милорадович махнул рукой, точно рубил по воздуху.
– Ваше высокопревосходительство, так говорить с французами не годилось бы, – негромко заметил полковник Потемкин.
Милорадович вспыхнул.
– Это мое дело! Ваше дело – умирать, мое – приказывать, как нахожу нужным! – отрезал он и продолжал говорить Акинфову: – Не торопитесь, ротмистр, старайтесь, ну, Бог мой, погостить у французов подольше. Не забудьте взять трубача, а то вас подстрелят их ведеты. [172] Вон возьмите трубача у драгун, – оглянулся Милорадович. – Эй, трубач, ко мне!
172
Ведеты – кавалерийские посты охранения.
Трубач Черниговского драгунского полка, усатый унтер, подскочил к командующему.
– Поедешь с их благородием.
– Слушаюсь!
– Так помните, ротмистр: туда – стрелой, оттуда черепахой.
Акинфов поднял коня в галоп и помчался.
Трубач не отставал от штаб-ротмистра.
– Ваше благородие, мы куда? – спросил трубач, видя, что Акинфов направился на запад.
– К
– А куда поедем, ваше благородие?
– К авангарду, конечно.
– К какому – переднему аль заднему?
(Акинфов знал, что солдаты всегда спрашивают так.)
– Разумеется, к переднему! Эй, станичники, не стреляй! Погоди! – крикнул Акинфов казакам, которые лениво перестреливались с французскими постами.
Казаки прекратили перестрелку. К Акинфову подъехал сотник:
– Как далеко собрались?
– Мы едем для переговоров с французами. Прикажите, сотник, своим ребятам не стрелять.
– Хорошо, поезжайте. Час добрый!
Акинфов и трубач поскакали вперед. Французские пули тонко пели вокруг.
Впереди показались зеленые доломаны конных егерей. Часть из них перестреливалась с казаками, а часть занималась более приятным делом: копала на поле картошку.
Звонко запела драгунская труба. Акинфов и трубач стояли и ждали. Конноегеря передавали друг другу о том, что приехали парламентеры.
Через некоторое время к Акинфову подъехал усатый полковник.
– С какими вестями, мой молодой друг? – приветливо спросил француз.
– С письмом от его сиятельства князя Кутузова к неаполитанскому королю.
Услышав слово «Кутузов», полковник просиял:
– Что, мир?
– Все может быть, господин полковник.
– Ну что же, поедем. Его величество вон там, в том замке, – сказал полковник, указывая на группу деревьев, за которыми стоял загородный дом.
«Чей же это загородный дом? – соображал Акинфов. – Свечиных или Тутолминых?»
Они поскакали к «замку». На полях виднелись группы войск. Пять кавалерийских полков стояли эн-ашикье. [173]
Акинфов подметил: посадка людей хороша, обмундирование сносное, но кони плохи – худы.
173
Эн-ашикье – расположение войск для движения в шахматном порядке.
Перед строем кавалерийских полков разъезжал остроносый генерал в темно-коричневом не первой свежести мундире, с непомерно длинными волосами, выбивавшимися из-под выцветшей треуголки. Увидев Акинфова и полковника, генерал поехал им навстречу. Полковник конноегерей снял шляпу, доложил остроносому генералу.
Генерал махнул головой:
– Поезжайте к королю.
– Это генерал Себастиани, – объяснил полковник. Они поскакали дальше.
На поле располагалась пехота.
– Смотрите, господа, русский!
– Предлагают мир?
– Пусть поест нашего супу! – кричали солдаты.
Акинфов еще издали увидал цветистого, яркого Мюрата. Он ехал из «замка» в окружении многочисленной блестящей свиты штабных офицеров, молодых адъютантов, ординарцев. Увидев Акинфова и полковника, Мюрат и его приближенные оживились.
Акинфов, полковник и трубач подскакали к Мюрату и остановились. Акинфов, козыряя, подал неаполитанскому королю пакет.
Мюрат приподнял свою вышитую золотом и украшенную дорогими страусовыми перьями шляпу, коротко приказал свите остаться на месте, а сам отъехал с Акинфовым на несколько шагов в сторону.