Суворов
Шрифт:
Лес прочистился; мы вступили в марш вперед; на нашем тракте брошено несколько сот телег с турецким лучшим шанцевым инструментом; происходили неважные стычки в лесу; конница закрывала малосилие пехоты нашей; ее было до четырех тысяч; старший — генерал Левис, которого поступками я весьма одолжен; я оставляю прочее примечание.
Шли мы лесом девять верст, и, по выходе из него, упал сильный дождь, которой наше войско ободрил, противному ж мокротою причинил вред. При дебушировании (выходе войск из теснины) встречены мы сильными выстрелами трех батарей на высотах, от артиллерии барона Тотта (барон Тотт поставлял турецкой армии новейшие пушки) и каре. (Русские), взяв свою дистанцию, их одержали и все взяли. Хотя разные покушения
Полем был наш марш, большей частью терновником, снова девять верст, и при исходе его прибыл к нам артиллерии капитан Ба-зин и с ним близ десяти больших орудий, которыми открыл пальбу в лощину, внутрь турецкого лагеря. Уже турки всюду бежали; но еще дело кончено не было, — за их лагерем усмотрел я высоту, которую одержать надлежало. Пошел я сквозь оный с подполковником Любимовым и его эскадронами, каре ж его обходили и потому замешкались. По занятию мною той высоты произошла с турецкой стороны вдруг на нас сильная стрельба из больших пушек, и, по продолжению, приметил я, что их немного, то приказал от себя майору Парфентьеву взять поспешнее и скорее три Суздальских роты, их отбить, что он с крайнею быстротою марша и учинил.
Все наше войско расположилось на этих высотах, против наступающей ночи, и прибыл к нам г. бригадир Заборовский с его каре комплектного Черниговского полка. Таким образом, окончена совершенная победа при Козлуджи, последняя прошлой турецкой войны.
Был я на лошади часто в огне и грудном (рукопашном) бою; тогдашняя моя болезнь столько умножилась, что я отбыл лечиться за Дунай, почему я за реляцию, ниже за донесение мое, в слабости моего здоровья, не отвечаю, но доволен в душе моей о известных следствиях от сего происшествия».
Для военного искусства Суворова Козлуджи стало подтверждением полезности боевого сочетания традиционного каре — и колонны с ее высокой пробивной силой (особенно в узких местах) и большой скоростью передвижения, которая не позволила туркам дать организованное сражение. Большая часть сражения, длившегося целый день, прошла в прорыве через лес и стремительном марше, через лес и терновник, с развертыванием в каре только перед лицом опешившего неприятеля.
Следствий разгрома при Козлуджи было два. Во-первых, с великим трудом собранная турками отборная армия была морально сломлена и попросту разбежалась. В панике турки убивали друг друга, сражаясь за лошадей для бегства. Стреляли даже в своего главнокомандующего. Суворовские богатыри взяли 107 знамен, 29 изготовленных французами пушек, богатый лагерь, множество пленных — ведь русские голов не резали. «С покорившимися наблюдать человеколюбие», — требовал Суворов.
Вершиной человеколюбия была сама тактика Суворова. Не позволив туркам развернуть войска для сражения, разгромив врага прежде, чем большинство его солдат смогло пустить в ход оружие, он свел к минимуму не только свои, но и турецкие потери. «Удар от пехоты и артиллерии нашей, учиненный наступательно, решил победу так, что этот неприятельский сильный корпус был разбит совершенным образом, и бегу отдавшиеся турки гонимы были… несколько верст», — рапортовал Румянцев императрице (Д I.594). При этом русские потеряли 57 человек убитыми и 134 ранеными. А турки из 40-тысячного корпуса — всего 500 человек убитыми и 100 пленными!
Славную победу совет русских генералов использовал, чтобы расположить войска на отдых и затем спокойно отступить. Но второе следствие победы при Козлуджи не заставило себя ждать.
Османский канцлер, он же министр
Через месяц, в июле 1774 г., с Турцией был заключен мир. Суворов нашел «войну построже», о которой мечтал в Польше, освоился с ней, создал для нее свои правила и победил. Два поиска на Туртукай и сражение при Гирсове подготовили его к порыву, позволившему, вместо затяжного кровавого сражения с неясным исходом, учинить противнику невероятный разгром минимальными силами и без серьезных потерь с обеих сторон. Суворову удалось победить буквально одной силой духа — и прекратить большую войну. «Предпобеждение» не только противника, но самой войны, стало его руководящей идеей, которая вела Россию к новым победам.
Глава 8.
МИРОТВОРЕЦ
ПУГАЧЕВЩИНА
10 августа 1774 г. едва оправившийся от лихорадки Суворов был срочно отозван из Первой армии: в Петербурге до смерти перепугались восстания Емельяна Ивановича Пугачева. Боевому генералу было приказано бунтовщика пленить. «В силу именного высочайшего повеления, где прописано ехать мне в Москву, в помощь генералу князю Михаиле Никитичу Волконскому, — вспоминал Суворов, — отбыл я тотчас из Молдавии и прибыл в Москву, где усмотрел, что мне делать нечего, и поехал далее внутрь, к генералу графу Петру Ивановичу Панину» (Д I.2).
Прибыв в Москву 23 августа, Суворов понял, что дело серьезно. Первопрестольная была переполнена беженцами из Поволжья, на Ивановской площади в Кремле стояли пушки. Восстание Пугачева, усмиренное было Бибиковым [47] , после его смерти полыхало с новой силой. Московский генерал-губернатор князь Волконский немедля выписал Суворову подорожную к командующему правительственными силами графу Панину. Военная коллегия считала, что без «генерала Вперед» тому восстание не подавить. Александр Васильевич с изумительной скоростью ринулся на восток и нашел Панина, не доезжая Шацка. Граф наделил Суворова чрезвычайными полномочиями: «Дал мне, — вспоминает Суворов в автобиографии, — открытый лист о послушании меня в губерниях воинским и гражданским начальникам» {36} .
47
Генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков, в 1771–1774 гг. командующий русскими войсками в Польше, сменивший нелюбимого Суворовым Веймарна, с 2500 пехоты и 1500 конницы нанес сильные поражения повстанцам, но в апреле 1774 г. умер от холеры в Богульме в возрасте 44 лет.
Полководец горел желанием разбить «сброд разбойника Емельки Пугачева», как он писал Гавриле Романовичу Державину — в будущем знаменитому поэту, добровольно поехавшему на борьбу с бунтом (П 55). Панин смог дать Суворову всего 50 человек. В Поволжье ему пришлось пробираться сквозь восставшие уезды, временами выдавая себя за сторонника повстанцев. «Я спешил к передовым командам и не мог иметь большого конвоя», — вспоминал Суворов. Ехать «надлежало — но известно ли, с какой опасностью бесчеловечной и бесчестной смерти? Сумасбродные толпы везде шатались; на дороге множество от них тирански умерщвленных, и не стыдно мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя».