Суворов

Богданов Андрей Петрович

Интересно, что для линий против «варваров» Суворов, видимо, допускал стрельбу с места; поле могло выигрываться атакой задних линий. Но линии употреблялись им «очень редко» (по свойствам местности), а «глубокие колонны» рекомендовались в диспозициях «только для развертывания». Против турок главное «пехотное построение — движимый редут, то есть каре». «Каре бить вперед всегда на марше»; это не строй защиты, как он в конце XVII в. задумывался, а средство прорыва, танк. Точнее — два танка в первой линии, три — во второй, а за ними — построенная линией в две шеренги кавалерия. Воздействие каре на врага было сходно с танковым: пушка, пулеметы, гусеницы. Непрерывно наступая, «каре бьет неприятеля прежде из пушек; с ним сближаясь, начинают стрелки в капральствах». Затем

к их прицельному огню по команде присоединяются фасы (шеренги, образующие стороны каре): их «скоростная стрельба» обязана быть прицельной. Наконец, «при всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в мире работают» (Д II. 329).

Кавалерия неуязвима при атаке строем в карьер. Но в данных диспозициях она лишь поддерживает пехоту. Отсюда — предписание иметь в каждом кавалерийском капральстве четырех «конных стрелков»: «Этим конным егерям стрелять неверных во всякое время весьма прицельно, избирать сколько можно чиновников (офицеров) и пуль понапрасну не тратить». В бою с иррегулярной турецкой и татарской конницей Суворов не рекомендовал конным стрелкам отрываться от линии кавалерии или фаса пехотного каре, «дабы не быть отрезанными» (Д II. 356). Естественно, всех получаемых полками лошадей следовало приучать к стрельбе, толпам и крикам. Если же кавалерия скачет вперед, за боевые порядки пехоты, солдаты по команде взводных немедля перестают стрелять: «Кто из рядовых выстрелит сзади — того гонять шпицрутенами» (Д II. 328. С. 353).

Отдельный приказ от 21 декабря 1787 г. полководец посвятил прежде всего вопросам психологическим. Он запретил в бою всякий нестройный крик, ломающий дисциплину (в отличие от дружного «ура!»): «В сражении регулярным войскам крик весьма неприличен, и варвары того не делают; он знак не храбрости, но больше робости, происходящей от недовольного экзерцирования солдат и оттого — ненадежности их на себя. Хотя в свете храбрее россиянина нигде нет, крик настолько опасен, что один приносит военное расстройство, лишает послушания, и (солдат) уже не слушает команды. Господам начальствующим в регулярных войсках солдатам крик крайне воспретить и толковать о вреде его… во всех маневрах и эволюциях».

Потерявшие контроль солдаты, вспоминает Суворов, в сражении 1 октября «немилосердно убивали» сдающихся турок, так что только один из них попал в плен. Кровожадность, вытекающая из непослушания, крайне вредна для успешного «предпобеждения» неприятеля за счет важной информации от пленных и внушения врагу благодетельности сдачи в плен.

Жестокость — зло: «Видящие то басурмане разъяряются, впадают в отчаяние и наносят явный вред нашим войскам». Так, запорожцы, около тысячи которых служило туркам, были нестойки и мечтали перейти на русскую сторону: «Того ради строго напоминаю таким случаем пользоваться, и отнюдь их неприятельски не встречать, и блюстись их в отчаяние приводить!» Лучше предложить им сдать оружие или направить его на турок [67] . Иное дело — несколько сот казаков-некрасовцев (ушедших с Дона к туркам после восстания Булавина в 1708 г.): «Им не очень верить, однако если сдаваться будут, то тоже поступать человеколюбиво, как и с прочими неверными» (Д II. 356).

67

Суворов сформировал и заботливо пополнял перебежчиками отряд «верных запорожцев» (Д II. 369, 371), прося Потемкина о выделении им знамен и перначей (знаков полковничьей власти — Д II. 378).

Диспозиции и приказ были доведены до всего личного состава, но Суворов зимой и весной 1787–1788 гг. сам неоднократно объезжал лиман^{86}, контролировал подготовку войск и лично проводил с ними многодневные учения (Д II. 407). В ходе учений он выделял отличных командиров (за которых боролся при попытках их перевода или выхода в отставку; Д П. 415, 419) и старался исправить «щеголей», внушая им, что самолюбием

и «излишними рассуждениями, подобными школьному юношеству… не доказывается способность, но замыкается в одних мужественных действиях» (Д II. 329. С. 355). От совершенно негодных и неисправимых командиров Суворов старался избавиться только в исключительных случаях. Об отставных и инвалидах заботился сам и хлопотал о них перед начальством (Д II. 400, 402).

Можно быть уверенным, что и меры по сохранению здоровья солдат, предписанные им уже в первой диспозиции (при активной поддержке Потемкина), соблюдались неукоснительно. За всю суровую зиму в войсках Суворова было несколько десятков умерших в лазаретах. Он основывал новые госпитали, используя для этого даже путевые дворцы, построенные к приезду Екатерины II (Д II. 457), и лично инспектировал их, обнаружив один «райский», с доктором-французом, куда стремились попасть рекруты. Суворов в диспозиции приказал «рекрут особенно блюсти, исподволь их к службе приучать и этих молодых солдат, взирая на каждого особо, со старыми не ровнять, пока не окрепнут» (Д II. 329. С. 355). Однако рекрутам было трудновато, и они старались «заболеть», попав в удобный лазарет.

«Больные, по-немецки, heim sucht (карает Бог), — писал Суворов 30 апреля 1788 г. адмиралу Нассау, с которым установил дружеские доверительные отношения. — Плохо, хуже смерти. Наш рекрут поневоле, чем лучше содержится лазарет, тем больше он проводит там время вне службы. Там он получает порцию, число (больных) увеличивается. Лекарства, привезенные издалека, наполовину тухлые, непривычка к ним приводит к кладбищу. Здесь, в Ярославском (полку), даже ветераны, с радостью ложась рядом с больными, тем ухудшали свое положение, сами себя убивали.

Я об этом узнал слишком поздно» (Д II. 406). Этот не первый, но убедительный опыт подсказал Суворову, что помимо снабжения лазаретов хорошими врачами, деньгами и лекарствами, помимо права лекарей подавать рапорты на командиров, в частях которых умножаются болезни (что было предписано в приказе кубанскому корпусу), необходим постоянный контроль командования над лазаретами. А главное — нужна пропаганда среди солдат, которая отвратила бы их от желания прятаться от службы в лазарете, месте для здоровья не безвредном! Суворов включил эту тему в постоянные наставления для солдат, суммированные позже в его «Науке побеждать».

Сохранение солдат и возвращение их в строй, на чем настаивал и Потемкин, было важнейшей работой Суворова. В конце октября 1787 г. в его 12 полках (считая два кавалерийских) недоставало 4964 человека (Д II. 332). Зимовка войск и их выведение весной в лагеря, благодаря неусыпному бдению командующего^{87}, прошли успешно. Благодаря излечению раненых и больных, пополнению рекрутами к весне 1788 г. в тех полках, по которым есть данные, был почти комплект — 1829 и 2098 рядовых и унтер-офицеров (Д II. 398). При формировании Орловского пехотного полка в 10-ротном составе (вместо 12-ротного) Суворов получил весной полный комплект: 2294 рядовых и унтеров, в том числе 1696 строевых. При этом три капитана оказались на вакансиях поручиков, а два офицера и три десятка рядовых не попали в комплект (Д II. 397). Состав полков был восстановлен, несмотря на то что по приказу Потемкина Суворов должен был вернуть в старые части прикомандированных к его полкам солдат и офицеров (Д II. 383). По мере поступления нового оружия солдаты были перевооружены (Д II. 399, 401).

Войска готовились к бою, по указанию светлейшего — оборонительному. Однако Суворов, внимательно наблюдая за турками в Очакове^{88} и малейшими действиями османского флота^{89}, оснований ожидать сильного нападения не находил. Лишь 21 мая, после прибытия в лиман сильной турецкой эскадры, неприятель обстрелял позиции «верных запорожцев» у основания косы, а утром 22-го 39 турецких кораблей сделали несколько сот выстрелов по позициям Шлиссельбургского полка. Никто не был даже ранен, на десант противник не решился (Д II. 413).