Свадебные колокола
Шрифт:
— Ты псих! — грубо сказал Филин. Пресс-конференция кончилась, он обиделся. А кто, интересно, не обидится после таких слов? Филин встал у костра и упрямо повторил: — Псих ненормальный!
Может быть, и так, решил Веня. А может, и нет, кто знает. Псих — это не так уж и плохо. Есть в этом слове и что-то хорошее. Всё дело в том, какими глазами смотреть на эту штуку, которую люди называют жизнью.
Есть ещё люди, которые смотрят на жизнь, как на свою собственную жену. В Венином воображении они делились на две простые категории — воинствующие кретины и кретины поневоле, двоюродные братья дураков. Если у первых огрубели души, как сухари на батарее, то у вторых её нет вовсе.
Веня, раздумывая, подошёл к опоре.
Он быстро забрался на неё и, усевшись на траверзе, махнул рукой. Бригада готовилась к подъёму гирлянды с изоляторами. Отвечая на взмах Вениной руки, зарычал и сдвинулся с места трактор, за рулём которого сидел папа Чингис.
Говорят, что нет незаменимых людей. Враньё это. Мало, но такие люди встречаются. Папа Чингис как раз принадлежал к их редкой категории. У него было четырнадцать рабочих профессий. Он умел делать всё. Всё абсолютно. В колонне мальчишки шутили, что ему не хватает остаться за Гуревича, когда начальник уйдёт в отпуск, да ещё, пожалуй, научиться рожать детей.
На трассе продолжался рабочий день.
Шумел ветер, и пели провода, словно струны гитары, свою бесконечную раздольную песню.
ВЕДРО ПИВА
Солнце с трудом пробивало ленивую мглу осеннего дня. Цепкие руки ветра без жалости срывали с таёжных берёз мелкие листья, и они медными пятаками рассыпались по сырой земле. Иногда листья грустно опадали в лужи и оставляли в них свои автографы.
Веня выпрыгнул из кузова «ЗИЛа», крытого толстым тёмно-зелёным брезентом. Это была дежурная машина, развозившая монтажников по домам после работы, а в обед доставлявшая их в столовую.
Калашников отошёл от машины и постучался в дверь походного лэповского {1} вагончика.
Эти вагончики ничем не отличались от обычных товарных вагонов. Только были они не на колёсах, а на полозьях — куда хочешь, туда и тащи. В сорок первой колонне их было двадцать. Двадцать домиков, которые двигались по тайге за трассой, не имея постоянной прописки. Хотя всё же прописка была — Советский Союз. Вагончик делился на две половины, две комнаты. В каждой комнате было четыре полки — две внизу и две вверху, на выбор. Перед окном стояла тумбочка, на ней радио. Больше ничего не было. Скромность украшает человека.
1
ЛЭП — линия электропередачи.
Женатые занимали одну комнату целиком. Это считалось невиданной роскошью. Они ломали полки, обзаводились диван-кроватями и прочим барахлом, создавая семейный уют.
Гуревич на правах начальника колонны занимал один целый вагончик. Никто и подумать не мог, что это несправедливо. Все давно привыкли к этому и считали чем-то вполне естественным и обычным, как и десятку, которую зарабатывали за один день.
Веня вытер сапоги о тряпку, которая когда-то называлась солдатской гимнастёркой, и открыл дверь.
Гуревич стирал в новом цинковом ведре белую сорочку. У окна рядом с тумбочкой стояла самодельная
— Я пришёл, — сказал Веня.
— Вижу, не слепой. Заглотни-ка свежего пивка, — ответил Гуревич и подул в усы.
Начальнику колонны было тридцать шесть. Ни один человек в колонне не сомневался в его джентльменстве и порядочности. Если и были у него кое-какие отклонения от нормы (он же живой мужчина, а не монах), Гуревич умел прятать концы в воду, и никто никогда ничего не замечал. Но, честное слово, подумал Веня, он похож на Дон-Жуана, немного пополневшего, постаревшего и усталого. Всё же течёт, и всё изменяется. Говорят, что неукротимый обольститель прекрасного пола давно расстался со своей шпагой и был доставлен по этапу в чистилище, где свора молодых чертей издевалась над ним в меру своего темперамента. Но если бы и.о. бога, который, по точным сведениям, ушёл на пенсию, не оставив себе достойную смену, расщедрился и сделал бы этакий широкий жест — предоставил амнистию Дон-Жуану по случаю предстоящего карнавала космонавтов на Луне, то, пожалуй, его можно было перепутать с Гуревичем.
Веня загромыхал рукомойником, вытер руки о вафельное полотенце, которое несколько дней назад было ещё чистым, и взял алюминиевую кружку. Он запустил её в ведро, стоящее на тумбочке, и с наслаждением, которое знакомо холостякам, не имеющим ни кола ни двора, выпил свежего, холодного, хмельного пива. В кружке было ровно двести граммов, и Веня повторил приём три раза.
Пьют же в Чехословакии пиво на метры, а в метре, считай, кружек десять будет. В Словакии проводят даже пивной чемпионат. Победитель, а он обычно выпивает два с половиной метра, если не больше, награждается памятной медалью и правом в течение года бесплатно пить пиво. Это не трёп. У Вени после поездки за границу по путёвке обкома комсомола остался в Топольчанах хороший друг Ян Пиллар. Он может подтвердить. Ян уже год пишет ему письма по-русски и всё сетует на то, что у Вени нет постоянного адреса. Да разве он виноват?
Но письма ни разу не пропадали и рано или поздно находили Веню в глухих таёжных посёлках. Это же письма из-за границы, их не пошлёшь обратно, как свои. Культурный обмен. Солидно звучит.
Гуревич не удивился жадности, с которой Калашников набросился на пиво, или просто сделал вид, что не удивился. Он начал беседу издалека, будто и не было у них никакого серьёзного разговора на трассе:
— Как дела?
— Ковырнули две нормы. Утром дождь прошёл. Провод скользкий. Приходилось копаться на каждой распорке.
Гуревич снова подул в усы и намылил рубашку крошечным тёмно-жёлтым куском хозяйственного мыла. Этот кусок мыла уже никуда не годился, он был в мелких песчинках и мылил плохо. Но Гуревич был человек экономный.
— Из горкома партии радиограмма пришла, — сказал он. — Парткомиссия в среду. В пять часов. Тебе собираться радо.
— Я в понедельник тронусь, — ответил Веня.
Он посмотрел на ведро с пивом. Пить больше не хотелось.
Как же пьют его чехи, подумал Веня, и куда оно у них умещается?
Гуревич молча возился с рубашкой.
— До города два дня езды. Я успею, — сказал Калашников.
Веня был прав. Они жили почти на краю света. До областного города езды ровно двадцать часов, если в час делать не меньше сорока километров. А больше по такой погоде и не дашь.
Начальник колонны обернулся.
Веня сидел на полке в расстёгнутой телогрейке, под которой виднелся зелёный пуловер грубой толстой вязки. Он был без кепки, и волосы его, давно не стриженные, торчали в разные стороны.