Свадебный переполох
Шрифт:
Замуж за Алана… Это даже не смешно. Если бы он хоть любил Ирию. Хоть не шпионил за ней. Не служил Бертольду Ревинтеру. И нравился ей самой.
Конечно, Стивен Алакл был хуже, плаха — еще паршивее. А невыносимей монастыря и вовсе трудно что-то придумать. Но чем такие поклонники — лучше уж одиночество. Только кто спрашивает «баронессу Вегрэ»? Ирию Таррент и то спрашивали чаще.
Девушка чуть не фыркнула. Вспомнила, как на второе свидание Эдингем явился в других ботфортах. С каблуками повыше. Чтобы не смотреть на «даму сердца» снизу
— О, мой рыцарь! Не будете ли так любезны… — Вязнет в зубах! — Сорвать мне вон ту чудесную цветочную ветвь!
Указанная ветка зацветающей яблони — явно высоковата для Алана. Даже в ботфортах.
И всё же он умудрился ловко подпрыгнуть, зацепиться и пригнуть бедолагу почти к земле. Оборвав гроздь белых бутонов, Эдингем с претензией на куртуазность вручил подарок Ирии.
Этак, пожалуй, ее вместо Розы Тенмарской Яблоней обзовут. А что — для разнообразия…
Тем не менее, гроздь отправилась в компанию к вялой розе. В волосы — за другое ухо. Откуда чуть немедленно не вывалилась. Алан (неожиданно) поспешно поправил ее — едва не задел розу. И вдруг — еще более неожиданно — притянул спутницу к себе и поцеловал в губы.
Ирия успела краем глаза отметить направляющегося к ним Пьера. И на крыльцо выплыли аж три фрейлины.
Так что сопротивляться не стала. Да и выходка Эдингема стала понятна.
Впрочем, и собственная реакция удивила.
Она никогда не целовалась с любимым мужчиной. Анри таковым не был. И где-то в глубине души Ирия представляла, что с другими будет примерно так же. За исключением Ревинтера — вырвет любую девушку! И Всеслава — тут в голову лезло что-то запредельно-невозможное, пока фантазия не отказывала…
А сейчас… ни удовольствия, ни отвращения. НИЧЕГО. Кроме лицезрения через мужественное плечо Алана хмурого лица Пьера. И ошарашенных девиц. Кстати, Настази Монэ могла бы не разыгрывать фарс. Только слепой не знает, что у нее есть любовник. Нищий кузен.
Глаза, что ли, закрыть — от смущения? Чтобы не рассмеяться.
Нужно как-то отвечать? В прошлый раз получилось само… сейчас не получается ни змея. Да и желания стараться нет. Перебьется!
Что же было там, в Лиаре? Предчувствие неотвратимой смерти? Если добавить к Алану меч, занесенный над их головами, ситуация изменится?
Ну всё, хватит — хорош маскарада! «Баронесса Вегрэ» — приличная девушка, в конце-то концов…
Отстраниться, смущенно опустить глазки. Покраснеть вряд ли получится — даже когда очень надо.
Ах, да:
— Сударь, что вы себе позволяете?..
— Ирэн… — пробормотал Алан.
Открывает глаза. Все мужчины такие ни змея не понимающие — или только этот?
— Простите меня… вы были так близко…
— Впредь не позволяйте себе подобных вольностей. Как вы могли, сударь? Мы — не женаты…
— Простите меня, Ирэн… Я… — совсем смешался горе-шпион. Точнее, бездарно это изобразил.
— Я прощаю вас,
А теперь — вон все глупости из головы. Подальше!
Пьер явился сюда смущать госпожу не потому, что ему стукнул каприз в голову. Неглупую, между прочим.
— Что случилось?
Темный побери притащившегося именно сегодня Эдингема. Другого дня не нашел? Хотя он почти ежедневно сюда бегает — как на службу. Еще бы — если это и есть теперь служба. Самая важная. И наверняка — хорошо оплачиваемая.
Кто бы еще заплатил Ирии. За необходимость изображать тон средний между обычным в особняке и кисейным — в Алисином саду. Чтобы ни тот, ни другой собеседник изумленно не вытаращились.
— Госпожа баронесса, мне необходимо переговорить с вами наедине. — Пьер не сплоховал, молодец. — Это очень важно.
Чтобы Пьер так заговорил — Пьер! Неужели что-то с Анри?! Сердце дернулось — как от ледяного железа. Зимнего — и в мороз!
Бедная Катрин!
Алан покровительственно обнял Ирию за плечи (сгинь куда-нибудь, а!), надменно кивая слуге: говори, дескать, при мне. Чувствительная баронесса без кавалера серьезных вестей ну просто не переживет.
Как же ему не терпится поскорее доложить Ревинтеру!
Пьер, к счастью, промолчал. С выражением лица «Сезара Основателя, принимающего послов».
А Ирия рывком высвободилась из удушающих объятий Эдингема. Тот так ошалел, что удержать не попытался.
— Простите меня, друг мой… — продекламировала она трагическим полушепотом отпетой комедиантки. Будем надеяться — сносной. И не из самого бездарного театра. — Но у меня хватит мужества вынести любые вести! Я должна уважать конфиденциальность того, кто их мне послал. Я… Вы же читали «Историю добродетельной Гризельды». Вы должны меня понять…
Только бы Пьер не принял «баронессу» за дуру! Не должен — слишком давно знает. Если только не решит, что она помешалась именно сегодня…
— Но вы — так хрупки, я настаиваю…
Ну какого змея нельзя просто заявить: «Катись к Темному, ревинтеровский шпион»?!
— Это я настаиваю… Увидимся завтра, друг мой! Я надеюсь услышать и ваши стихи! Вы говорили, что пишете их…
Минута стоила того. Вряд ли выражение ее лица при известии, что кузен Констанс — поэт, было столь же ошеломленным.
Теперь Эдингем станет гадать, когда успел сболтнуть подобную глупость. А чуши он нес столько, что вряд ли вообще запоминал. А если даже и так — дурочке-баронессе положено всё путать.
С тем же ошарашенным лицом Алан склонился над запястьем баронессы.
— Всего хорошего, друг мой.
Передавай привет графу Ревинтеру!
Кто ввел дурацкий обычай рукоцелования? Иногда это дико раздражает. И отнимает уйму ценного времени!
3
— Что за срочность, Пьер?