Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий
Шрифт:
– Не знаю, - Мишель сжал губы, - красиво!
Веревочка - и красиво! Тоже мне первый луч на центральной главе Покровского собора! Мишель, ты - хитрая бестия, ты тонкая штучка, но меня не проведешь, я твои приемы знаю, я твои хитрости перед сном учил, колись, подлец!
– У меня, - Мишель тщательно огляделся, - есть враги. Волчком я их отвлекаю, доллар - для засады, веревочка - для расправы.
Чтобы у Мишеля были враги? У моего Мишеля? У этого чуда с волосками из левой ноздри? Где они? За что? Да как им только не стыдно обижать его?
Жена вцепилась в
Мишель прилег, я тоже хотел, но ведь у нас теперь точно ничего не получится.
Поэтому я остался стоять.
Мишель попытался снять носки, не смог, сняли вдвоем, но от этого стало еще хуже - в комнате прочно установился запах прогнившей соломы.
– Ты бы хоть носки стирал. Или ноги мыл, - сказал я Мишелю.
– Времени нет, - уклончиво ответил Мишель.
– Мишель, а тебе что больше нравится - моментально замерзающие девушки зимой или постепенно потеющие женщины летом?
– терпеливо и мягко спросил я Мишеля, потому что терпение и мягкость - вот два лучших подхода к Мишелю, а их симбиоз, я надеялся, непременно должен дать ожидаемый результат.
– Игорек, врать я больше не могу, устал, но Сурикова я очень люблю, особенно одну там на заднем плане в платке. Вспоминаешь?
Никакого Сурикова я никогда не видел, но на всякий случай понимающе, разумеется, кивнул.
– Вспомнил? А еще прибалты, вот беда...
– Мишель, кажется, растаял и стал говорить о сокровенном.
– Мишель, солнышко, пошли ты их всех на хуй, - посоветовал я ему от чистого сердца.
– Всех?!
– не поверил Мишель.
– Конечно, всех, а прибалтов - в первую очередь, проживем как-нибудь без их любимого тмина, - я решил вызвать Мишеля на полную откровенность.
– Как же я сам раньше не догадался?
– Мишель просветленно крутил в руках веревочку.
– И им будет легче, и мне спокойней. А приватизация? А союзный договор? А конвертируемость рубля?
– снова разволновался он.
– Проще надо быть, Мишель, - я старался как мог успокоить его, - ближе к природе, к лесу, к воде, к газу, а это все как-нибудь само, само, само...
– и я потянул веревочку к себе, - Мишель, отдай, Христом-Богом прошу, ребенку веревочку, он без нее не уснет и на горшок не сядет, доллар - ладно, фонду милосердия для бедных переведешь, а веревочку - отдай, Родиной молю, волчок бери себе, пригодится, у тебя враги есть, тебе он для дела нужен, но только веревочку отдай, - и я упал перед ним на колени, - Мишель, мне ничего не надо, ни выезда, ни въезда, уже все равно, только веревочку верни!
Мишель ударил меня ногой и объяснил, что выезд будет, но вот веревочку он никогда не отдаст.
– Жену позову, - пригрозил я, - а ты, Мишель, мою жену знаешь!
– Я подумаю, - смутился Мишель, - нет, не отдам, зови жену.
Я
– Мне пора, - Мишель поправил галстук и встал.
– Ну, проси чего хочешь, - пошутил он.
Кто же не мечтает всю свою жизнь о чем-нибудь попросить Мишеля?
Но я в этот момент был занят другим, я думал о том, что мало кому удавалось вот так поговорить с Мишелем в теплой товарищеской непринужденной приятной деловой обстановке в атмосфере полного взаимопонимания. Я уверен - мы подружились и нас еще тянет друг к другу, пускай не так, как раньше, но все равно тянет.
Мы обнялись. "Значит, на хуй и само?" - тихо спросил Мишель и похлопал меня по заду, два раза больно, два раза нет, и ущипнул.
Я наблюдал за ним из окна. "Сам идет", - в ужасе бросались в разные стороны случайные прохожие.
Жена ворчала, что я ничего у Мишеля не попросил, хотя бы вещей, денег и свободы. А какой смысл? Он же все равно не даст, а может быть, у него самого такого и нет. Успею... Не все сразу... Ведь он еще вернется ко мне, мой белл Мишель...
Год ребенка
Во мне проснулся педофил. До этого он спал, и крепко спал, пушками его разбудить было нельзя, спал мой педофил, как дитя, но вот - проснулся!
ЮНЕСКО объявил наступающий год годом ребенка. Нет, меня филантропия ЮНЕСКО ни к чему не обязывала, я всегда ненавидел русских детей - они злы, плаксивы, постоянно кричат, чего-то активно требуют, скверные политологи, хотя и отдают политике много времени, и очень напоминают своих мам - русских женщин, а одного этого уже достаточно. Ведь русские женщины - сплошное Божье наказание!
Тут-то я и познакомился с Петей. Петя, где мне взять суффиксы и падежные окончания, чтобы облизать твое имя? Петечка - так говорят слюнтяи, когда хотят приласкать таких же слюнтяев; Петюшка - так обзывают друг друга в зоне козлы; есть еще Петюнчик - но это для выживших из ума наркоманов. Пусть Петя будет для меня только Петей; дело не в имени, дело в годе.
Стоял сентябрь. Доллар стремительно рос вверх, и было любо-дорого смотреть, как он ебет рубль, засидевшийся в неисправимых девственниках. Казалось, еще немного и от рубля останется только последнее прости, выебет его доллар совсем, выебет и не пожалеет, но у рубля завелись поклонники, и рубль еще пытался, каждый день падая на много позиций, настаивать на своем. Что было, если бы рубль мог говорить? Ведь это был бы не полноценный монолог, а сплошной стон, мучительный и без конца! Прекрасно, что заебанный русский рубль был напрочь лишен дара речи.
Меня позвали на детский день рождения. Есть такой обычай в московских семьях - пить по детскому случаю. Сначала все как бы поздравляют ребенка, суют ему в зубы шоколадку, затем ребенок посылается к черту спать, а взрослые спокойно напиваются. На все притязания ребенка, что вот сегодня, раз праздник-то, можно и подольше не поспать, взрослые суки смеются! Жалко ребенка! А ЮНЕСКО, как всегда, прав - русские дети отвратительны, но русские взрослые еще хуже. Пора давить русских взрослых во имя взрослых детей.