Свечка. Том 1
Шрифт:
Дождавшись, когда все немного успокоятся, он спросил:
– А что он, есть, что ли?
– Кто? – не понял Федька. – Что есть-то?
– Бог.
– Какой бог? А, этот… Ты видишь, Жек, я говорю – не простой парень… Слушай сюда, сынок… Как меня зовут, скажи…
– Федор.
– Правильно, Федор. А знаешь, как мое имя переводится? Божий человек! Я тебе это еще не говорил? Ну, будешь теперь знать.
– Ну и чего? Меня зовут Иван, это тоже какой-то святой был, ну и чего? – не соглашался Ванюшка. – Не понимаю…
– Не понимаешь – поймешь! – поднимаясь в кресле, заорал вдруг Федька. –
Стало тихо.
Все молчали, встревоженно поглядывая на Федьку, который ни на кого не смотрел и никого не мог сейчас видеть.
Один из волгарей повел плечами, улыбнулся и заговорил, сильно окая:
– У нас говорят: «Не веришь – потонешь».
– И чего, кто верит – не тонет? – ухмыляясь, спросил тамбовский.
– Да все тонут, – махнул рукой волгарь.
– Вот! – обрадованно воскликнул Ванюшка и засмеялся радостно.
– А я не верю! – решительно высказался второй волгарь.
– Почему?
– Что я, дурак, что ли? – ответил тот.
– А верят, значит, одни дураки? – тихо, но строго призвал его к ответу Федька.
– Почему, дуры даже больше, – ловко ушел волгарь от ответа. – Я один раз в церковь зашел свечку за дружка поставить, его в драке зарезали. Так там одно бабье, я один мужик был, даже неудобно…
– А зарезал-то ты, волк? – спросил Федька, теплея взглядом, и подмигнул тебе.
– Не, не, не я, – очень серьезно и очень решительно замотал головой тамбовский, – меня там даже не было.
– А был бы – зарезал бы! – захохотал Федька и подмигнул тебе двумя глазами.
– Не-не, – не соглашался тамбовский. – Мой лучший был дружок, разве б я мог…
– Он небось тоже не верил? – насмешливо спросил Федька.
– Не знаю… Вряд ли… Не-е… – задумчиво протянул тот, кого Федька называл волком. В его серых напоминающих волчьи глазах светилась добрая память о своем зарезанном дружке.
– А верил бы – жил бы! – сделал вывод Федька, подводя итог дискуссии.
Но в наступившей тишине вновь раздался гортанный негритянский глас:
– Бога нет.
– Ну вот ты! – хлопнул себя по колену Федька. – Бьюсь, объясняю на живом примере, а он опять за свое. Ну, ты можешь хоть объяснить, почему так считаешь?
– Могу, – решительно мотнул головой белый негр и продолжил так же решительно: – Одно из двух: или я, или бог.
– Не по-онял. – Федька даже приподнялся в кресле.
Никто не понял, в том числе и ты.
Белый негр улыбнулся, пожал плечами и объяснил:
– Если я есть, то его нету, а если меня нету, то он есть. А я есть… Значит, нет никакого бога…
Смысл Ванюшкиных рассуждений оказался настолько неожиданным, что все растерялись, а ты посмотрел на него с удивлением и заметил блеснувшие в глазах слезы.
– Жек, ты понял?! – закричал Федька, вскакивая. – Нет, ты понял? Я же говорю – непростой парень, далеко пойдет, если милиция не остановит.
Он тоже увидел слезы на глазах своего названного сына и, вскочив и схватив его за плечо, притянул к себе, захрипел громким шепотом:
– Ты чего, Ванюш, обиделся? На кого? На меня? Или на бога? Обижаться нельзя, я тебе сколько раз говорил, на обиженных
– Достоевский.
– Вот, Достоевский! – поднял вверх указательный палец Федька. – Тезка мой Федор Михайлович. Это он тебя имел в виду. Ты тот самый русский человек и есть! Ждали, ждали и дождались! – Федька грязно и зло выматерился и продолжил: – Ты, может, еще Россию спасешь! На тебя одного надежда! Понял, сынок? Давай мы за тебя выпьем! Давай, Жек?
– Давай, – согласился ты, глядя на слезы в глазах русского негра, жалея его и любя.
Давно подмечено, какие мирные, сладкие, уютные сны снятся пьяным. Вот и автор этих строк, волею случая и собственного безрассудства ставший биографом Евгения Алексеевича Золоторотова, на собственном болезненном опыте данный факт подтверждает, на ходу детализируя, что чем пьяней ты был засыпая, проще говоря, чем сильней накануне нажрался, тем сны твои слаще и краше, а уж если в полной отключке вырубился, то автоматически оказываешься чуть ли не в раю. Признаюсь, я раньше думал, что явление это наше, национальное, исконно-посконное, может быть, даже та самая тайна русской души, о которую столько копий сломано: пьем горько, да спим потом сладко, но как-то совсем недавно где-то прочитал, что американские ученые (американские, чьи же еще?) именно на эту тему специальное исследование провели: за казенный счет до положения риз напоили сорок добровольцев, а когда те поутру проснулись, со всей научной дотошностью стали у них выпытывать, кому что снилось.
Так вот, там тоже было светлое, хорошее, доброе, а несколько человек так прямо и сказали, американцы не мы – таких слов не стесняются: «Рай».
Я сперва даже расстроился, видно, глубинный патриотизм взыграл, выпил даже по этому поводу, а потом успокоился – глобализация, блин, никуда от нее не денешься, им плохо – и нам плохо, нам хорошо – и им, всем хорошо, однако я сейчас не обо всех, я о тебе, Золоторотов…
Итак, ты вырубился и упал, не стану говорить куда, чтобы последних оставшихся читателей своего романа не распугать, но о том, что тебе снилось, где ты во сне был, скажу сразу, без обиняков, называя вещи своими именами: ты был в раю. А верно, нет лучшего способа узнать внутренний мир своего героя, как побывав в его раю, в его личном раю – нет и быть не может!
Разве что ад…
Но аду, твоему опять же личному аду посвящены сотни исписанных мной страниц, неужели я, как автор, не заслужил права и в раю твоем хотя бы недолго побывать? Но, подчеркиваю, подчеркиваю, речь идет не о классическом, если можно так сказать, рае, в который бывшие советские люди нынче верят – с райскими яблочками на шести сотках вечного благополучия, а о твоем личном рае, то есть о том состоянии, когда человек пребывает на вершине своего духовного и душевного блаженства, причем в этой еще жизни, в этой…