Свечка. Том 1
Шрифт:
– Я и так помню, – ответил на предложение Суслик, не сводя с опасной книжицы обреченного взгляда.
– Ну, тогда скажи! – бодро предложил Жилбылсдох, однако голос его тоже дрогнул.
Суслик молчал, бледный, как перед припадком.
– Да не боись, Сусел! – жизнерадостно подбодрил его Гнилов. – Начнет тебя трепать, не испугаемся, подсобим! И скрутим, и придавим, и палку в пасть вставим, чтобы ты ненароком язык свой поганый не откусил. Чего там такого страшного?
Суслик слабо улыбнулся и дрожащим голосом процитировал:
– «Ибо слово Божие острее меча обоюдоострого и проникает до разделения суставов и мозгов, души и духа…» [5]
Процитировав
– Там так написано? – не поверил Гнилов, на глазах теряя обычный начальнический оптимизм.
Суслик не ответил и даже не кивнул, все еще пребывая в напряжении.
Обиженные робели и молчали.
5
«Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и сужит промышления и намерения сердечные» (Послание апостола Павла к евреям, 4:12). – Примеч. ред.
– Видел я такое на пилораме. Кости крушит так, что и костный мозг в разные стороны разлетается, – задумчиво проговорил Жилбылсдох, косясь на Евангелие, которое виделось теперь стальной шестерней с безжалостными острыми зубьями.
– Не-не-не-не-не! Не! – вскакивая, решительно забасил Коля-Вася, который про трактор любил поговорить, а про Бога нет.
Все удивленно смотрели на чумазого тракториста, с удовольствием обоняя запах соляры, окутывающий его невидимым облаком – на фоне другого запаха, почти постоянно присутствующего в жизни чушков, этот был для них чем-то вроде ладана.
От тотального отрицания Коля-Вася неожиданно перешел к тотальному же утверждению.
– Да! Да-да-да! Что хотите, то и читайте, только жить я так не согласен! Я боли не боюсь: режьте, жгите, кромсайте – ни одного матюка от меня в ответ не услышите. Но душу мою, – тут Коля-Вася длинно и затейливо выматерился, поминая никому не ведомую мохнатую втулку третий номер, – душу мою прошу не трогать! Она у меня девушка нежная, ее и щекотать нельзя, не то что под циркулярку. – И сказав это, Коля-Вася снова сел на корточки на свое в общем кругу место.
– Так она там, оказывается, не одна, там еще и дух есть? – потерянно протянул Хомяк.
– А ты как думал! – пользуясь случаем, выступил Шиш, хотя и для него, ученого в их кругу человека, это была новость. – Как мозг в кости: снаружи душа, а внутри дух, разрубить надо, если хочешь до него добраться.
И покумекав в молчании, в который раз заставив всех подивиться своей мудрости, Жилбылсдох сказал:
– Мы других листочков сверху не получали, вот и будем их пока читать. А ее, – он в последний раз глянул на Евангелие, – придет время – прочитаем…
– А может, и не придет, – прошептал кто-то с надеждой.
Так что не молились обиженные и не крестились, обретя веру, а собирались перед отбоем и листочки те перечитывали, но, надо сказать, они тоже изрядно душу выворачивали.
Хотя не всем и не сразу.
Пять раз Почтальон слышал:
«Наготы отца твоего и матери твоей не открывай, она мать твоя, не открывай наготы ее», – и ничего, а на шестой заревел, завыл, забился головой об землю и, ползая у смущенных товарищей в ногах, стал смерти для себя требовать, а ведь раньше слова этого слышать не мог.
Никто требования его не исполнил – отворачивались, хмурились, но не на Почтальона хмурились – на себя, потому что выходило – каждый
Как-то ясно вдруг стало, что подлым своим поведением давно выбрали они свой жизненный срок и живут в счет будущей правильной жизни.
А как жить правильно, в Божьих малявах было написано.
«Если кто согрешит и сделает преступление пред Господом и запрется пред ближним своим в том, что ему поручено или у него положено, или им похищено, или обманет ближнего своего, или найдет потерянное и запрется в том, и поклянется ложно в чем-нибудь, что люди делают и тем грешат, – то, согрешив и сделавшись виновным, он должен возвратить похищенное, что похитил, или отнятое, что отнял, или порученное, что ему поручено, или потерянное, что он нашел; или если он в чем поклялся ложно, то должен отдать сполна, и приложить к тому пятую долю и отдать тому, кому принадлежит…»
И поняли это обиженные, как и нужно слова Бога понимать – буквально, и понесли когда-то ими похищенное, или отнятое, или порученное, прибавляя пятую часть: к пачке сигарет – четыре штуки и к пачке чая четыре щепотки.
Почему они все это делали?
Да потому что боялись.
А как не бояться, если Бог прямо им, именно им говорил:
«Если же не послушаете Меня и не будете исполнять всех заповедей сих, и если презрите Мои постановления, и если душа ваша возгнушается Моими законами, так что вы не будете исполнять всех заповедей Моих, нарушив завет Мой, – то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их; обращу лице Мое на вас, и падете пред врагами вашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши и побежите, когда никто не гонится за вами».
Даже не то страшило, что Бог им это обещал, а то, что исполнял обещанное: ужас и чахлость, томление глаз и измученность душ – все это имели обиженные в избытке, а уж как бежали они, когда за ними никто не гнался и днем, и ночью – во сне.
Как выразился по этому поводу Жилбылсдох: «Он у нас прямого действия: сделал – получил».
Жилбылсдохова ортодоксия нашла свое развитие в ортопраксии [6] Шиша, который выдал следующую формулировку: «Не бей соплей об землю – тебя видит Бог».
6
Ортодоксия – правильное учение, ортопраксия – правильное поведение. – Примеч. авт.
И не то чтобы совсем уже не били, но, сделав это, на небо смущенно поглядывали.
Такие вот метаморфозочки случились с теми, с кого мы начали наше повествование, нимало не предполагая, что подобное может случиться, тем более в столь короткий срок, такие вот наши сорок дней, что ваши сорок лет.
Хотя выглядел личный состав бывшего 21-го отряда по-прежнему – чушки и чушки, но сами они смотрели вокруг себя уже иначе и видели все и всех не так, как раньше.
Взять того же Игорька, в недавнем прошлом презренного врага и безжалостного гонителя обиженных – теперь они называли его не иначе как Игорек-покойничек, причем всегда с ласковой теплотой в голосе. «О мертвых или хорошо, или ничего» – этого правила обиженные никогда не придерживались, но раньше это происходило из-за рожденной обидами злости, а теперь из стремления к справедливости. В самом деле, если плохого при жизни человека после его смерти нужно обязательно считать хорошим, невозможно будет понять, что в оставшейся без него жизни хорошо и что плохо?