Свенельд или Начало государственности

Тюнин Андрей

 – Свенельд.

 – Све-нельд – по слогам протянула она, – звенит как колокольчик,– и, по привычке, оглянувшись у выхода, добавила, – ты храбрый муж, не беспокойся о себе, мы умеем ценить отвагу врагов.

 – Я не враг тебе! – выкрикнул я, испугавшись, что она не услышит.

 – Верю, – донесся до меня ее спокойный голос.

Во время моего лечения я видел только Нату, и у нас с ней установились странно-доверительные отношения. Мы рассказывали о себе безоглядно и с радостным облегчением то, что не доверяли никому, замечали малейшие перемены в нашем настроении и, догадываясь, чем они вызваны, с нетерпением ждали новых встреч, но в нашем общении присутствовала и некая сама собой образовавшаяся граница, переходить которую мы

не решались. Для нее это был Рюрик и его первостепенная цель – создание объединенной державы, для меня – гибель дружинников, по наущению человека, несомненно, ей близкого и уважаемого. Странным для меня было и то, что впервые так открыто я общался с женщиной и не испытывал никакого неудобства. Может быть, мы видели друг в друге всего лишь лекаря и больного, может быть, боги с первой встречи посеяли между нами семена благоухающих цветов, пленительный нектар которых пьянил нас все больше и больше. Мы легко могли бы перескочить и к запретным темам, но не знали, чем все закончится – полным доверием или полным разрывом – и предпочитали пока не рисковать.

Народ, пленивший нас, называл себя шехонцами и издавна жил на берегах вялотекущих рек, зыбучих болот и дремучих лесов. Весной реки широко разливались, и в речной пойме гнездились тучи уток, а рыба шла на нерест так, что вода кипела и пенилась от огромных щук и судаков, словно во время морского прибоя. Трава в низменных долинах, когда вода отступала, вырастала в человеческий рост, и в шехонских семьях было принято держать не по одной корове. Большинство мужчин занимались охотой на кабанов, бобров, лосей, зайцев, волков, лис, но медведи жили беззаботно и беспечно, разоряя коровники, хранилища с овсом, а иногда наведываясь и в человеческие жилища. Шехонские охотники не боялись грозных лесных хозяев, просто медведь с незапамятных времен почитался как прародитель племени, и охота на него была запрещена.

Шехонцы уходили в леса, если приближался богатый и хорошо охраняемый обоз, что случалось нечасто, или встречали путников радушно и хлебосольно, если видели их малочисленность и нужду, но всегда предпочитали хранить в тайне зыбкие проходы среди топких болот, защищавших их лучше каменных замков и крепостей. Только немногим воинам разрешалось покидать пределы тщательно охраняемой территории, используя древние, едва заметные проходы в гнилой топи. Зимой, когда болота замерзали, шехонцы старались жить еще тише и неприметней, но в случае нежданной опасности они могли быть жестоки и беспощадны, в чем я смог убедиться на собственном опыте.

Я узнал, что Ната действительно не была родной дочерью своего племени, хотя и переняла у него характерные черты, ставшие неотьемлимой частью ее свободолюбивой и гордой натуры. Как-то много лет назад, поздней осенью, к берегу обмелевшей Согожи прибило допотопный из четырех бревен плот, на котором сидела, свесив ноги в воду, голубоглазая девочка со спутанными грязными волосами и рыбной чешуей, прилипшей к костлявому полуголому тельцу. Нерешительно переставляя свои худые ноги-палочки, она подошла к столпившимся на берегу незнакомцам и протянула раскрытую ладошку с тускло блестевшей на ней чудом сохранившейся золотой монеткой, внятно выговаривая единственное слово – «нате». Позже ее так и прозвали – Ната. Девочку приютил немногословный охотник-бобыль, добившийся права свободно по тайным тропам покидать шехонскую территорию и так же свободно возвращаться в родные места. Ната стала его приемной дочерью, научившись вести нехитрое хозяйство, а, повзрослев, – успешно охотиться и владеть оружием. Отец никогда не распространялся о продолжительных отлучках, но и не расспрашивал Нату о тайне ее появления на берегу Согожи.

«Ты действительно ничего не помнишь о своей жизни до появления у шехонцев?» – спросил я ее. «Нет», – прозвучало в ответ, но я впервые почувствовал крупинку лжи в категоричности короткого отрицания.

Когда я встал на ноги, мне разрешили покинуть мрачную землянку. Снаружи

во всю господствовала весна. На деревьях появились первые клейкие листочки, реки разлились, и прибрежные ивы оказались в темной воде, издали похожие на рыбаков, тянущих полноводный невод. За мной никто не следил, никто не донимал меня расспросами и никто не боялся, что я попытаюсь скрыться – единственно знакомый путь вверх по какой-то из рек был безнадежен изначально: на берегу не видно было ни одной лодки, а на тайно сооруженном плоту одному выгрести против стремительного весеннего половодья не представлялось возможным. Да и как бросить Горыса и Степана, до сих пор лежавших в беспамятстве и боровшихся со смертью.

Наконец, наступил день моей встречи с шехонским вождем. Он принял меня сидя на высоком отшлифованном временем каменном валуне и, несмотря на пригревавшее солнышко, на его плечи была накинута бурая медвежья шкура. В разновозрастной толпе охотников, рыбаков и ремесленников, окружавшей нас колышущимся полумесяцем, мелькали и молодые женские лица, что считалось недопустимым среди других племен, населявших землю русичей.

– По нашим законам ты можешь остаться с нами и быть таким же свободным как все мы; если же захочешь вернуться туда, откуда пришел – у тебя один путь – очиститься перед медведем. – Речь вождя была возвышенна и сурова, и все сородичи слушали ее, затаив дыхание, хотя ритуал выбора и слова, обрамлявшие старый обычай, наверняка, были знакомы им чуть ли не с рождения.

 – Я должен вернуться!

 – Тогда завтра, когда солнце скроется за верхушку леса, наступят дни твоего испытания.

 – В чем оно состоит?

 – Тебя отведут через болото в логово священного медведя и оставят там, на три ночи и три дня без оружия, с бочкой меда и твоей решимостью покинуть нас.

 – И что дальше?

 – Через три ночи и три дня за тобой придут. Если ты останешься, жив, ты волен, как птица, если нет – ты не прошел очищение,… и – не пытайся самостоятельно найти дорогу через болото – оно не признает ни одного неверного шага...

 – Если вернусь – что будет с моими воинами?

 – Их судьба будет в твоих руках.

 – А если я погибну?

 – Их будет ждать тот же выбор!

 – Кто-нибудь прошел через это испытание?

 – Да! Дважды!

 – Ну, что ж, спасибо за прямоту и за то, что не дал мне умереть от ран.

 – Ты храбрый воин, а у мужественных людей всегда должна быть возможность побороться за свое будущее, – вождь скинул медвежью шкуру на руки и, легко спрыгнув с валуна, закончил, – я сказал все, что должен был сказать, и совсем скоро ты ощутишь холодное дыхание смерти.

Она пришла ко мне и в ночь перед испытанием, хотя я был уже абсолютно здоров и не нуждался ни в перевязке, ни в лекарственной настойке, а мой разум, пытался стряхнуть с себя дурманящий аромат божественных цветов нашей первой встречи.

Ната ухаживала и за мной, и за Горысом и Степаном – неужели во всем племени только она умела лечить раны и переломы? Почему Степан и Горыс так долго не могут придти в сознание, а если меня обманывают насчет друзей – почему я не могу с ними увидеться? А ее отец, вернее тот, кто называет себя так, один из немногих шехонцев, имеющий связь с представителями других племен – не он ли способствовал клевете о цели нашего похода, и не он ли неуловимый стрелок, покушавшийся ранней осенью на Рюрика? Во всяком случае, та заказная стрела, как заметил Степан, действительно была шехонской.

Но она пришла, хотя не могла не догадаться, что рано или поздно разоблачающие ее вопросы возникут в моей прояснившейся голове, и именно сегодня, в ночь перед очищением, я попытаюсь найти на них ответы с ее помощью.

 – Я не думал, что ты придешь сегодня.

 – Прости, я не всегда была искренна с тобой.

 – Я знаю.

 – Свенельд, расскажи мне о Рюрике. – Она сразу же переступила через незримую черту, о которую мы спотыкались все время. – А потом спрашивай все, что хочешь.