Сверхдержава
Шрифт:
А как же Давила? Он не баран – можно поклясться, что он самый настоящий чумник! Совершить агрессию для него – как высморкаться. Чего стоил один только предательский выстрел из инъектора в шею! Чумник – и на свободе! "Господин Спецсоветник"… Знаем мы таких спецсоветников! И, следуя ясной логике, Давила не мог быть единственным свободным чумником. Если бы у власти в России были только "правильные", страну давно бы задавили более агрессивные соседи. Значит, умные ребятки, которые сидели сейчас с Краевым за одним столом, также не знали всей правды.
А Краев должен был узнать всю правду. Должен! Обязан был испить чашу горечи до дна – выяснить, к чему привели
Теперь у него в распоряжении было всего два месяца. В лучшем случае.
ГЛАВА 6
ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
Нельзя сказать, что Краев много съел. Он осилил меньше половины чудовищного по размерам стейка – отпилил ножом по кусочку, прожевал и заставил себя проглотить. Мясо, кстати, было приготовлено превосходно – как следует отбито и в меру прожарено. Оно не потеряло сока и в то же время покрылось хрустящей корочкой. Дело было не в мясе – просто как-то не приходил аппетит к Краеву. Вот Лисенок – это да! Лисенок старательно оправдывал свое прозвище – хоть и сглаженное уменьшительно-ласкательным суффиксом, но все равно хищное. Лисенок слопал свою полукилограммовую лепешку мяса за десять минут, и теперь облизывался розовым острым язычком, и прикусывал нижнюю губу блестящими зубками, оглядывался, что здесь можно еще съесть.
– Лисенок, – вяло сказал Краев, сдерживая непрошеную отрыжку. – Съешь мою порцию, а? Я чувствую, что в твоем маленьком, не больше наперстка, желудке осталось еще немало места.
– Сам ешь! – Лиза толкнула его локтем, не отводя глаз от соблазнительной обгрызенной отбивной. – Тебе надо поесть как следует! А то по мозгам шарахнет!
– Кто шарахнет?
– Не кто, а что! Ускоритель! Ты уже три стакана выхлестал! Ускоритель заедать надо!
– Я что, похож на человека, на которого подействовал ускоритель? – пробормотал Краев, совсем уже засыпая. – На меня ваш ускоритель не действует. Я же метаморф, у меня все не так, как у людей… Ты ешь, милый лисенок. Я очень люблю кормить лисят. Маленьких миленьких лисяток…
Он положил руку на стол, голову на руку, и отрубился. Лиза нежно, благодарно погладила его по бритому темени. Потом подвинула его тарелку к себе и занялась отбивной.
Первый аккорд вошел в сознание резко, как острие штопора в пробку. Краев судорожно всхлипнул, дернулся всем телом, не открывая еще глаз, оборонительно закрыл уши руками, но металлический штопор уже двигался там – глубоко в его голове, прокладывал себе дорогу, ритмично ввинчивал гитарные риффы виток за витком. Невидимая рука придавила плечи Краева к столу, другая рука дернула за ручку штопора и мозги его выскочили из черепной коробки со звуком откупориваемой пробки.
Плюкк!!!
И наступила тишина.
– Что это? Что это было? – Краев ошарашенно хватал воздух ртом, мотал головой, как человек, глотнувший морской воды и едва не перешедший в ранг утопленника.
– Гляди-ка ты, проснулся! – Диана перегнулась через стол, хлопнула Лизу по плечу. Лиза и все прочие сидели спинами к Краеву, смотрели куда-то вглубь зала – туда, где царила полная чернота.
Краев отхлебнул полстакана зараз, вторую половину вылил себе на голову. Лиза полуобернулась к нему.
– Чего бузишь? Бессонница замучила?
– Что это за звук был? Такой странный?
– Гитару настраивали. Там… – Лиза махнула рукой в сторону сцены. – Сейчас начнется.
И тут небеса разверзлись. Точнее, локально расстегнулись со звуком сломанной "молнии". Сцена озарилась белесыми вспышками, похожими
Человек поднялся, почесал голый живот. Потом поднял с пола свалившуюся с него маску, изображавшую череп и вытянул ее на руке вперед. "И ты, Йорик, друг мосластый"… – сказал он задумчиво. А потом запулил маской в публику. Маска серебристо мелькнула в воздухе, народ повскакивал с мест, пытаясь поймать ее, но маска бумерангом описала широкий полукруг и вернулась в руки хозяина.
– Вот так проходит чумная жизнь, – философски заметил артист. – Как бы нас не кидали, все равно мы вернемся на круги своя. В надежные руки! В цепкие пальцы! Так дайте нам полетать, прежде чем превратимся мы в кости, и кости наши истлеют, и превратятся в земную пыль!
Люди дружно захохотали, захлопали, заорали "Браво!" Краев изумленно покачал головой. Специфический юмор чумников пока туго доходил до него.
– Мир сгнил, – сообщил конферансье, расставил руки, опустил кисти, наклонил голову к одному плечу, на его обнаженном тощем торсе с выпирающими ребрами засветились серебряные зигзаги. – На куче падали осталась лишь горстка живых людей – это мы! Но мы помним! Помним то, что похоронили! И запустим наши живые руки в гору праха и выловим то, что нам дорого! Оживим то, что хотим увидеть! И мы будем летать, ибо полеты – все, что у нас осталось!!! Летайте, братие! Только не падайте, ибо падать придется в кучу падали!
С этими словами он взмахнул руками и взмыл в воздух. Очевидно, тот, кто управлял этим сложным процессом, так и смог справиться с механизмом, потому что левая нога человека снова вздернулась как у собаки, отливающей под столб. Так он и улетел, несостоявшийся Дэвид Копперфильд – ногой вверх, каркая, кашляя и завывая.
Пятиметровая рука опустилась сверху, из черноты невидимого потолка, алый свет прожекторов окрашивал ее потеками крови. Чудовищная конечность пробежалась пальцами по полу, прошла сквозь него и выволокла за шиворот скелет в потрепанной черной одежде и дырявых сапогах. Ремень висел на плече скелета, на ремне болталась электрогитара. Рука поставила человеческие останки на землю, тряхнула их так, что скелет едва не рассыпался на отдельные кости. Рука щелкнула пальцами и пропала. Фонари ударили снопами разноцветных искр, пиротехника с грохотом рванула и окутала сцену ядовитым зеленым дымом. Публика завопила.
Краев сидел с открытым ртом. Он всегда мечтал увидеть этого человека живьем. Но человек сей умер пятнадцать лет назад. Умер еще до Чумы, умер в другой стране. Этот человек никогда не был в России. Краев видел его лицо только на обложках пластинок.
Скелет превратился в живого человека. В музыканта. И звали его Фрэнк Винсент Заппа, и никак иначе. Нельзя было не узнать его: выдающийся бержераковский носяра, длинные, черные как смоль спутанные волосы, толстые усы, подкрученные на концах, рудимент бородки под нижней губой.