Сверхновая американская фантастика, 1994 № 03

Спицына Ольга

Были и другие линии, и Керш что-то объяснял мне, но все это было не важно. Главное — если все эти предположения были хоть сколько-нибудь похожи на правду, то где-то между полутора годами и двумя с половиной она должна была достигнуть подросткового возраста.

Он снова свернул график.

— Тут есть некий секрет, может быть, новый способ метаболизма. Какой-то гормон, фермент, химическое соединение. Что за питательная добавка была в той плаценте, чтобы вызвать такой быстрый рост всего за несколько часов? Ведь это вещество можно было бы вводить домашнему скоту. Или использовать для лечения рака. Умники в белых халатах отдали бы все на свете за эту девчонку. Поверь мне,

Ситон, они и волоска на ее голове не тронут. Черт, она же умрет от старости к шести годам! Им она нужна сейчас. Конечно, они бы предпочли, чтобы она досталась им живой, и даже позволили бы ей иметь детей — под их наблюдением — но лучше было бы получить ее мертвой, чем позволить ее породе бесконтрольно размножаться.

В его глазах снова появился странный отблеск. Фанатизма? Усердия? Искренней тревоги? Утомления? Что бы это ни было, истинную причину своих чувств он умело скрывал.

— У них нет никаких доказательств, и ты об этом знаешь, Керш. Их гипотезы ничего не стоят, так что пусть себе мечтают.

— Пока ничего не стоят. Но так будет не всегда. Подумай, какой это был бы переворот, если бы женщины смогли рожать детей вот так легко, хоть каждые несколько месяцев. Ни боли, ни усилий. Черт, подумай только, как изменились бы отношения между полами. И ведь через пару лет секрет был бы доступен любому. Ты можешь составить свой собственный график. Подумай об этом, Ситон. Еще увидимся.

Я мог сам нарисовать эту диаграмму, подумал я, когда он ушел. И — Господи, помоги нам всем — во многом он был прав. Я снова вспомнил, как он сравнил ее с динозавром на пляже, и тут обнаружил, что моя рука рисует динозавра на листе бумаги, потом еще одного, и еще, пока мой пляж не оказался заполненным динозаврами.

У одного из них рот был открыт, виднелись острые треугольные зубы, и он смотрел на скалу, по которой бежала, спасаясь, испуганная мышка. Я уставился на эту картинку и, наконец, нерешительной рукой, пририсовал овал и написал в нем большими, жирными буквами: «И что же вы собираетесь делать?»

Чего ждал Керш? Он уже знал, что у меня не было ни малейшего желания сотрудничать с ним. Я читал кое-какие романы, смотрел фильмы я знал, что у них есть способы получить информацию от кого угодно, если им понадобится; Керш предупредил меня, что они применят любые средства, если время начнет поджимать. Почему он это сказал? Он мог ставить на то, что я запаникую, попытаюсь послать ей сообщение и снова пущусь в бега. А ему удастся перехватить это мое сообщение. Возможно, это было частью игры. Но главная игра, я был уверен, заключалась в том, что они до сих пор использовали меня как наживку, они держали меня на крючке и дергали за удочку, чтобы в конце концов рыбка клюнула. У меня не было никаких сомнений, что они просматривают мою почту и прослушивают телефонные разговоры. Каждого, с кем я разговаривал, брали на заметку — каждого, с кем я вместе обедал, ходил на вечеринки или в театр.

Постепенно я стал выпадать из своего окружения в Атланте. Я ссылался на загруженность, усталость, все, что приходило в голову. Несправедливо было бы вмешивать кого-то еще в эту историю. Я снова стал рисовать и даже поэкспериментировал с акварелью, а игра в кошки-мышки продолжалась.

Джои приехал в город навестить родителей, как он делал обычно, и мы, как всегда, вместе пообедали. Я передал ему большой пакет, адресованный тетушке Бетт и попросил его отправить письмо из Нью-Йорка. Никаких вопросов. Внутри была тысяча долларов чеками и еще один конверт поменьше для девочки. Я колебался, не зная, как к ней обратиться, какое имя она себе выбрала в последний раз, но наконец написал «Франси». В этом

письме я объяснял, что опасаюсь остаться объектом слежки до конца жизни, и чтобы она никогда не пыталась связаться со мной напрямую. Я предупредил ее насчет СПИДа, герпеса, наркотиков, мужчин… Я рассказал ей все, что знал, о ее раннем детстве и о разнице между нею и другими детьми. Я написал, что до июня она должна переехать куда-нибудь, и я не должен знать куда. Я молил, чтобы они подождали до июня.

В письме было много родительской тревоги и прочей чепухи, так что я сам над собой посмеялся, но я все-таки все это написал, и Джои забрал конверт, чтобы отправить по почте.

В феврале я отпраздновал ее день рождения один на один с бутылкой шампанского. Я не мог даже как следует поднять за нее тост, потому что не знал, какое у нее сейчас имя.

В апреле — был вечер субботы, и я сидел дома — зазвонил телефон.

— Уин, — сказала она. — Тетушка Бетт умерла в понедельник, мы похоронили ее в среду. Я уехала. Все будет в порядке. Просто хотела, чтобы ты знал. Спасибо тебе, Уин. Спасибо тебе.

И все. Пошли гудки, я в оцепенении уставился на стену за телефонным столиком.

Часа не прошло, как заявился Керш.

— Кто такая тетушка Бетт? — выпалил он. Я рассказал ему. Он изучал меня несколько мгновений с каменным лицом и тем же блеском в глазах.

— Ты толкнул ее на улицу, Ситон. Она в Нью-Йорке. Это такие девчонки как она, смазывают колесики, которые приводят город в движение. Как ты думаешь, сколько парней ей надо завтра обслужить, чтобы заработать на обед?

Мне хотелось его убить.

Зима сменилась весной, весна — летом, вся история отошла куда-то в незапамятные времена. Так все и шло. Я выкинул ее из головы — какой она теперь стала, большой, взрослой, как ей живется, чем она зарабатывает на жизнь, не разыскали ли они ее? Иногда несколько часов подряд я не думал о том, какое имя она себе выбрала сегодня.

Август, знойный месяц, ознаменовался грозами и бурями, теплая завеса тумана поднималась над мокрым асфальтом, мягко обнимая прохожих.

Тогда ко мне снова наведался Керш. В руке он нес легкую куртку, рубашка и лицо влажные от пота.

— Ты продаешь дело? — спросил он прямо с парадного крыльца.

Я пригласил фэбээровца в дом, хотя и там кондиционер не мог избавить воздух от влажности, только чуточку умерял ее. Но после улицы первые минуты было приятно.

— Итак?

— Слышал, ты получил заманчивое предложение, — сказал он и проследовал за мной в гостиную, где уселся в кожаное кресло и вздохнул. — Терпеть не могу жару, — объяснил он.

— Что тебе нужно?

— Ничего. — Он поднял руку. — Честное слово, Ситон, ничего. Просто услышал, что ты продаешь свой бизнес.

— Может быть. Еще не решил.

— Ты, видно, не принадлежишь к тем, кто решает все с бухты-барахты, как говорится, — заметил он. — А ее все еще не нашли.

Я пожал плечами.

— Хочешь чаю со льдом?

— Да, было бы здорово.

Он последовал за мной на кухню и понаблюдал, как я готовлю чай.

— Мы не хотим прерывать с тобой связь, — сказал он как ни в чем не бывало. — Ну, ты понимаешь, давай поддерживать дружбу, все такое. Что, устал от бизнеса?

До смерти устал, подумал я, но ничего не ответил. Я выжал лимон, добавил капельку сока и вручил ему стакан. Устал от сроков, плохих фотографий, задержек в выполнении заказов. Меня раздражала некомпетентность. Меня тошнило от необходимости вести дела. Устал. За последние два года я получил три неплохих предложения, и то, о котором Керш разузнал Бог весть как, было самым заманчивым.