Сверхновая американская фантастика, 1996 № 10-11

Кларк Артур Чарлз

* * *

В этот вечер позвонил президент.

— Гунар, что означает эта приписка относительно грифонов? Это, вроде, из античной мифологии? К чему вы их упомянули?

Эрнест Горгас был прекрасным человеком, и никого Гунар так не уважал, как его. Но сейчас слова президента звучали вяло и бессмысленно, будто меж ними легло не только пространство, но и время. У Гунара было такое чувство, что голос исчезает, а мир летит в небытие, где уже не будет никакой истории.

Но вот в трубке снова появился голос президента, громкий и твердый и, как всегда, исполненный доброты и уважения:

— Гунар,

ваша сегодняшняя речь на конференции о международном единстве — самая впечатляющая из всех слышанных мною прежде. И как вы говорили, с каким вдохновением, с каким красноречием! Прием, который вы использовали, может показаться неожиданным, но своей цели вы достигли. Я понимаю вашу скромность… но все же — зачем вы придумали эту историю с грифонами, с их предсказаниями? Гунар, друг мой, ваше назначение было самой большой моей удачей.

— Эрнест, — ответил Гунар, — человек, недостойный похвалы, не отказывается от хвалебных слов, а просто глух к ним. Нет, грифон действительно был в моей комнате прошлой ночью. Второго, более беспокойного, женского пола, я видел сегодня на улице. А третий, старше других, преисполненный мудрости и величия, сидел на ассамблее рядом с председателем и время от времени комментировал дискуссию. Он говорил громче любого из ораторов, но его не услышали. А после моего выступления грифон подошел прямо ко мне и сказал: «Какое красноречие! Сам Демосфен мог позавидовать такой речи! Перед вами меркнет вдохновение трибунов времен американской революции.» Я не воспринял эту оценку как похвалу, ибо убежден, что история не знала более тревожного времени, нежели наше. А ведь ораторов творит время, в которое они живут.

Президент молчал. После долгой паузы он заговорил, но о другом. Он расспросил о дальнейших дискуссиях и об их возможном исходе.

* * *

На следующий день среди делегатов прошел слух, что Гунар Фрайс, представитель Ш…, страдает галлюцинациями. Слух этот не вышел за пределы зала заседаний. Не узнали о нем и журналисты. И не потому, что коллеги щадили Гунара и его близких — нельзя было бросить тень на конференцию. Если один из ее участников подвержен подобному недугу, то легко заподозрить в нем и других. Кроме того, даже самом поведении Гунара на заседаниях не наблюдалось ничего экстраординарного. Его выступления были выше любой критики, он искусно вел дела, касающиеся интересов своей страны. И активно включался в дискуссии, когда речь шла о судьбах человечества…

Тем не менее день спустя Гунара Франса отозвали домой. Объясняя журналистам причину отъезда, он сообщил, что, вероятно, президент намерен обсудить с ним вопрос особой важности, который нельзя доверить ни телефону, ни письму, ни посреднику.

Гунару прислали замену — члена Верховного суда страны, молодого человека чуть старше Норберта, но серьезного настолько, что ему можно было дать все девяносто.

Фрайс вылетел на родину. Встретил его сам президент. По приезде в президентский дворец они пообедали вдвоем, затем перешли в кабинет и сели друг напротив друга.

— Гунар, — начал Эрнест. — Я не мог бы и думать о лучшем посланнике, вы работали за десятерых. Боюсь, обо мне подумают бог знает что. Во всяком случае, скажут, что я поступил опрометчиво, заботясь больше о вашем здоровье, чем об интересах нации. Но мне хочется,

чтобы вы немного отдохнули Конечно, сейчас на конференции нашу страну представляет человек не вашего уровня, но он достаточно опытен. Отправляйтесь-ка вы на свою ферму, нахлобучьте старую шляпу, ходите на охоту, доите там коров, сейте пшеницу. В сельском хозяйстве каждая пара рук дорога! Побудьте дома какое-то время, Гунар!

Гунар не на шутку испугался. Подобный страх он испытал, пожалуй, лишь однажды, когда семнадцатилетним юношей уехал из родительского дома учиться и стал жить один.

Больше недели он был в каком-то шоке. Ему представлялось, что он навсегда заточен в своей новой комнате, никогда больше не увидит отца и не найдет друга.

— Неужели какой-либо мой поступок, — медленно проговорил Гунар, — вызвал ваше неодобрение? Вы полагаете, моего дипломатического опыта в должности министра иностранных дел мало, чтобы представлять нашу страну в ООН?

Президент потер лоб и отвел глаза.

— Говорят, что вам являются какие-то грифоны.

— Но ведь я сам вам об этом сообщил.

— И вы не видите в этом ничего необычного?

— Вы предпочитаете считаться с мнением тех, кому это кажется странным? Друг мой, в наше время и не такое случается.

— Но ведь вы единственный, кто их видит.

— Разве это доказательство, что они не существуют?

В его голосе прозвучало внезапное раздражение. Он достал носовой платок и намеренно громко высморкался.

— Но если мнение делегатов для вас ничего не значит, проговорил президент, — вряд ли вы захотите с ними работать в дальнейшем.

— Напротив, — ответил Гунар, наклоняясь вперед, чтобы спрятать платок в задний карман брюк. — Я им нужен. Они не смогут обойтись без меня. Придет время, поверьте мне, когда каждый там, на конференции, увидит рядом с председателем это пророческое существо. Если бы вы видели его!

— Гунар! — Президент помедлил, прежде чем сказать. — Перед поездкой домой вам неплохо бы показаться хорошему психиатру. Они еще не все соблазнились тучными пастбищами Соединенных Штатов. Во Франции или Швейцарии можно еще, пожалуй, найти одного-двух толковых специалистов.

Гунар усмехнулся:

— Ну, им-то я тоже не особенно доверюсь, если они не смогут увидеть грифонов. Я ухожу в отставку. Ради вас. Это избавит президента от волнений и неловкости, связанных с моей особой. Можете назначить другого на мой пост.

Он хотел подняться с кресла, что подходило бы случаю, но не смог. Сердце его учащенно билось.

Приступы тоски в молодости быстротечны. Он вновь увидел отца, у него появились друзья, он вырвался из заточения комнаты и перед ним открылся мир… Недолго длится и одиночество разжалованного дипломата: он возвращается к людям, у него больше нет врагов…

Бывший дипломат отправился домой ночным поездом, и вместе с ним путешествовал грифон. Когда Гунар вошел в купе, тот уже дремал на сиденье. Орлиная голова была спрятана под крыло, другое крыло и лапа свисали до пола. Гунар сел напротив и в тусклом свете подрагивавшей от толчков лампы долго смотрел на грифона…

От станции до своей фермы Гунар добирался в повозке соседа, которого встретил на привокзальной площади.

— Вот будет сюрприз для госпожи Фрайс! — воскликнул сосед и тут же поинтересовался: — Надолго к нам?