Свержение ига
Шрифт:
Беклемишев радостно вспрыгнул с колен и побежал в свои старые хоромы, где жили теперь многочисленные жёны татарского царевича.
Латиф постоянно обновлял и повсюду возил за собою семью, отдавая ей ночную половину своей жизни. Днём он отсыпался, на это уходила дневная половина, а на всё остальное времени уже не оставалось. Сейчас он возлежал на коврах, окружённый полуголыми красавицами. При виде воеводы они взвизгнули и рассыпались по тёмным углам.
— Ты что это птичек моих пугаешь, — заворчал Латиф, — дня мало?
Сотник Азям,
Беклемишев плюнул и выругался.
— К нам Ахмат с войском идёт, а вы блудодействуете! — закричал он. — За тобой, Латиф, идёт! Собирайся немедля, мои люди проводят тебя в укрытое место, скорее!
Но Латиф и глазом не повёл, только спросил, когда ожидается приход Ахмата.
— Через два дня здеся будет! — затряс головой воевода.
— Если так, то зачем ты пришёл ко мне сейчас? — удивился Латиф и поманил подруг, чтобы продолжить прерванное.
— Ступай, воевода, — напутствовал Азям, — ночь отдана любви, не будем нарушать заповедей пророка. Приходи утром.
Беклемишеву стало душно в липком благовонии опочивальни. Он рванул ворот рубахи и выскочил в сени.
— Ну погоди, кобель вонючий, — гневно прошипел он, — отвертит тебе скоро царь кобелиную штуку, вместях с головой отвертит!
Ярость, охватившая его, требовала какого-то выхода, но что делать, он не знал. В дальнем конце крепости залаяли собаки. «А вдруг это татарские передовики, — мелькнула у него мысль, — они ведь от орды на сотни вёрст отрываются». Он побежал на лай. По пути приостановился у восточных ворот, растолкал прикорнувшего стражника и грозно закричал в его застланные сонной одурью глаза. Залаяли в другом конце. Беклемишев рванулся туда. Вернулся он к себе перед самым рассветом, вымотанный, но успокоенный. А утром разбудили его неожиданной вестью об отъезде татарского отряда. Беклемишев даже кафтана не успел надеть, шубой прикрылся — и к Латифу.
Тому уже подали коня. Увидев воеводу, сморщил он своё помятое лицо и сказал:
— Поеду к твоему князю Ивану, а город тебе оставляю.
— Как же так?! — вскричал Беклемишев. — Тебе город не только в кормление, но и в защиту отдан!
— Не надо кричать, — зевнул Латиф. — Я не могу делать сразу два дела, потому и разделил: себе — корм, тебе — защита.
Беклемишев не нашёлся что ответить на такую наглость, только заскулил:
— Сам, поди, знаешь, какие у меня силы! Чем защищаться стану?
— Я скажу Ивану, он пришлёт тебе подмогу, и вдобавок вот его оставляю. — Латиф кивнул на Азяма, — с десятью воинами.
— Мне пушки нужны и огненное зелье, а у твоего Азяма ничего нет. На что он мне?! — разозлился Беклемишев.
— Я тебе и пушек пришлю, — снова зевнул Латиф. — У меня их много!
Он взгромоздился на коня, и отряд потрусил из крепости.
Беклемишев побежал к себе, поднимая пыльное облако полами шубы.
— Обхитрил, поганец, — пожаловался он жене, уже усевшейся за утренний самовар, —
— А я-то думала, он по твоему слову в путь отправился! — охнула воеводша. — Да как же ты его выпустил и под стражу не взял?
— Дак дел было ночью много, — помялся воевода.
— Это собак-то по крепости гонять? — Баба поистине была всеведущей. — Гонцов-то хоть за подмогой отрядил?
— Дак когда же?
— Ладно уж, — втянула она в себя очередное блюдце, — я сама распорядилась. Да велела ещё людям именитым в судной избе собраться. Приоденься и ступай туда.
Город уже знал о приближении татар, поэтому собравшиеся смотрели на воеводу со страхом и надеждой. Но Беклемишев, по обыкновению, зашёлся в бестолковом крике, пока Фёдор Строев, купеческий голова, не одёрнул его:
— Ты не суетись, воевода, а по делу давай. Для чего Ахмат к нам идёт? Крамольника-царевича своего схватить. Есть тута царевич? Нету.
— Это я его отсель наладил! — вскричал Беклемишев.
— Дале пошли. Есть у нас, чем защититься от поганых? Нету! Бежать есть время? Тоже нету! Значит, осталось одно...
— Одно, только одно, — согласился Беклемишев и выжидательно посмотрел на купца.
— Откупиться! — выкрикнул Строев. — Собину свою не пожалеем, но жизни и город спасём.
— Верно! — сказал Беклемишев, но без особого пыла.
Зашумела судная изба на разные голоса:
— Много ли с города возьмёшь? Тута одна голь перекатная!
— А ты своею мошной тряхни, в могилке-то деньга не нужна!
— Сам тряси, коли больше нечем!
— Наизнанку вывернемся, а сберём сколь надо!
Поднялся Лука Сухой, посадский староста, навис громадой над именитыми и придавил шум мощью своего голоса:
— Чево по-пустому время тратить? Нашли от кого откупаться — поганые и откуп возьмут, и пограбят, и жизни лишат! Али не всегда так было? Надо боронить город да за подмогой слать!
— Я уже послал, — вставил воевода.
Луку поддержал старик Лунёв, голова кузнецкой слободы:
— Орда, слышно, через Оку перевозиться будет. А мы что ж? Откупимся и станем глядеть, как она на нашу землю потекеть? На другой город наедет — и тот откупится: и дойдут басурманы аж до самой Москвы и полонят всю русскую землю. А мы лежим с закрытыми глазами и радуемся? Не будет радости от такого лежания — совесть загрызеть!
Опять зашумели супротивники:
— Больно совестливые вы, посадские!
— Экие страдальцы за русскую землю навались!
— Им терять нечего — всё одно пожгут посад, — вот и расхрабрились!
— Мы Ахмату на один щёлк: проглотит и не поморщится! А они борониться удумали!
— Дак с петушиным умишком только в драку и лезти!
Лука громыхнул:
— Старик со своим умишком поширше вашего глядит! Все на защиту встанем. Баб, ребятёнков, больных и убогих — укрыть, мужиков — в крепость, а посад — пожечь, чтоб никакого примета поганым не оставить.