Свержение ига
Шрифт:
— А мы порешили его защищать! — ответил Лука. — Давай-ка ключи от амбаров и погребов — перед тобой осадный воевода!
— Ты что, сдурел?! — хмыкнул Беклемишев. — Меня за себя наш кормленщик Латиф оставил.
— А меня город выбрал. Ну! — Лука тряхнул тщедушного Беклемишева так, что у него заболталась голова. Он затравленно огляделся и, увидев грозную толпу, снял с пояса и протянул связку ключей. — Так-то оно лучше, — проговорил Лука. — Будешь у меня в подручниках по воеводской части, а делу помешаешь — голову срубим. Нам теперь терять нечего, понял? Люди! — обратился он к толпе. — На святое дело мы с вами поднялись! Так дадим клятву, что не предадим
Лука приказал вывести из избы татарских послов. Старший посольский оглядел толпу, что-то сказал и громко засмеялся.
— Переведи! — приказал Лука Азяму.
— Он говорит, что русские собаки настолько трусливы, что хотят сдаваться уже сейчас, хотя им было приказано сделать это завтра.
Лука громко повторил перевод, встреченный грозными криками толпы.
— Смерть поганым! — неслось отовсюду.
Лука поднял руку.
— Мы послов не убиваем. К тому же мёртвый не сможет рассказать о своём позоре. — Он повернулся к татарину, подошёл ближе и плюнул ему в лицо.
— Ала! — завопили посольские и схватились за сабли, однако стоявшие рядом стражники заломили им руки.
— Соедините их вместе и привяжите, — указал Лука на позорный столб, у которого вершились судебные наказания, — пусть каждый из жителей пройдёт мимо и плюнет в них. А потом гоните этих псов плетьми до самого ихнего поганого становья, чтоб рассказали они своим мурзям о происшедшем. Иди-иди, воевода! — обратился он к Беклемишеву. — Теперь твой черёд. И пусть не будет в городе ни одного человека, кто пожалел бы на поганых своего плевка!
Алексинцы стали щедро и радостно «одаривать» послов. Последний житель прошёл мимо столба уже после полудня, а когда затравленных и грязных пришельцев гнали под свист и улюлюканье мальчишек по городским проулкам, в крепость уже потянулись посадские, уносившие свой нехитрый скарб.
К вечеру посад запылал. Жители, столпившиеся на крепостных стенах, смотрели на огромное бушующее пламя, отыскивая в нём свои костерки. Они молчали, только тихо хлюпали бабы, украдкой утираясь концами платков. Не заметили, как наступил вечер. Со стен их согнал только звон колоколов, призывавших к молебну и свершению крестного целования. Страшен был этот молебен. Сполохи гудящего пламени бросали красный неровный отсвет на суровые лица горожан, а они самозабвенно молили Бога не о спасении своих жизней, но о победе над татарами.
— Боже, взгляни с высоты и обрати свой гнев на нечестивых, творящих зло рабам твоим! — неслось над толпою. — Видишь сам, как вознёс их сатана гордостью до неба. Опусти же их, Господи, с высоты в бездну вовеки! И даруй нам силы одолеть окаянных! Да не рассыплемся мы во прах от их бесовского могущества!
Потом поднялся над толпой осадный воевода Лука и крикнул:
— Братья и сёстры! Ныне выпала нам тяжкая беда! Так поклянёмся, что превозможём её!
— Клянёмся! — ответила толпа.
— И не пожалеем в битве живота своего, осадных лютых нужд не забоимся, а друг к дружке пособивы будем!
— Клянёмся!
— Оставим черноту души и зальём её братской любовью, — вставил своё слово ветхий слепец из Мценска.
Лука громогласно повторил его призыв и прибавил:
— Но к врагам свово дела да не найдём милосердия никакова!
— Клянёмся!
И вынесли из церкви образ Спаса на убрусе,
И, свершивши всё это, принялись за работу. Наполнили крепостной ров, подновили укрепления и усилили пушечный бой, выставив на стены все пушки. Распределили ратные припасы и забили часть посадского скота, потому как тесно стало в крепости от большого многолюдья. Посередине каждого городеня выложили каменки, а на них взгромоздили чаны для смолы и вара, чтобы было чем угостить незваных гостей. Всю ночь в кузнях пронзительно вжикали остримые сабли и раздавался звонкий железный перестук — ковали наконечники для стрел и лили пушечные ядра.
Вместе со всеми трудились и мужики из московской артели. Им назначили для защиты надворотную башню и часть стены, которую они сами и крепили. Башенным головой сделался артельный старшой Архип. Он распоряжался, по обыкновению, толково и рассудительно, словно готовился не к битве, а к привычной плотницкой работе. Приказал установить все пушки на нижний ярус для усиления подошвенного боя («Чтоб напрямки поганых под стенами стрелить!») и наглухо заложить башенные ворота («Будут крепче супротив таранов стоять!»). Отрядил нескольких мужиков во главе с Данилкой для сколачивания длинных желобов, которые затем наполнили смолою и подвесили на верёвках к вершине крепостной стены. Беклемишев всех этих действий не одобрил и побежал с жалобой к осадному воеводе:
— Не слухает меня мужичьё! Ворота заложили — как нам таперя для полевого боя выходить? Пушкам стрельную даль убавили — чем басурман на подступе бить? К стенам гроба какие-сь понавесили — где такое видано? От дерьма не отмымшись, а уже в стратиги ладят, сиволапые!
Однако Лука жалобы не поддержал и сурово одёрнул:
— Уймись и не сбивай мужицкий пыл своими воеводскими премудростями! Помнишь сказ про лапотника, кто на турнирном ристалище всех своих поединщиков из седла турнул? А поспрошали, как у него это вышло, он и разобъяснить не смог, потому что правилов никаких битвенных не ведал. Зане и победил, что бился не по правилам. Положимся во всём на Божью волю!
Беклемишев сердито ответил:
— В притчи ударился? Ну так я тебе тоже одну напомню. Колеса крутились да хвалились, что через них возок катится. А тот хвалился, что поклажа на ём лежит. Лошадь ржала, что она главная — тянет возок с поклажей. И то им всем невдомёк, что всем делом возчик правит.
— Ну и что?
— А то, что, как ни верти ты со своим мужицким пылом колеса, покатишься туды, куды возчик схочет. Дела решаются не вами, а теми, кто над вами!
И действительно, в эту ночь о судьбе Алексина говорилось в разных местах. В самой крепости, на воеводском подворье, сидели и шелестели своими обидами именитые горожане. Не по их именитому слову дело делалось, одолели горлодёры своей многолюдной глупостью — мыслимо ли дело тощей соломиной от басурманской грозы прикрываться? Им, горлодёрам-голодранцам, терять нечего, зато лезут с радостью в омут, да ещё других за собой тянут. И ведь что удумали — татарских послов разобидели, жён с детишками отняли, к воротам свою сторожу выставили, на святой иконе клясться заставили — кругом закапканили честных людей! О-о-ох! И шелестели они этак, пока купеческий голова Фёдор Строев не озлился: