Свержение ига
Шрифт:
Иван Васильевич тяжело вздохнул:
— Ну что ж, может, вы и правы, время и в самом деле решать. Давай, Юрий, собирай сюда полки, будем готовиться к битве... А конную рать пока всё ж оставим под Серпуховом, будем держать её наготове, чтобы по первому зову двинуть, куда потребуется.
Не по нраву пришлось Андрею такое решение, потому сказал задиристо:
— А сам-то неужто к Ахмату дары отправишь и честь замараешь?
Иван Васильевич покачал головой.
— Ершист ты, братец, да меня не уколешь. Для тебя честь — побрякушки носить, — он указал на золотую цепь, висевшую на шее Андрея, — да саблей махать. А для меня — Москву защитить
Орда шла широким валом, всё сокрушая на своём пути. Она поднимала с мест и гнала перед собой всякую степную живность, пока та, выбившись из сил, не валилась под копыта татарских коней. Так гибло всё, что могло бежать. Она поедала и вытаптывала на многовёрстной округе сочные травы, ломала кустарники и сжигала деревья вокруг своих многочисленных становьев. Так гибло всё, что могло расти. Она разоряла запруды, спускала воду из водоёмов, чтобы без лишних хлопот лакомиться свежей рыбой. Так гибло всё, что могло плавать. И там, где проходила орда, оставалась на несколько лет безжизненная пустыня.
Ордынские люди были привычны к движению, во время похода или кочевья быт их мало менялся. Всадники ели и спали в сёдлах, а слезали лишь затем, чтобы оседлать и пересесть на отдохнувшую пересменку. Усталую лошадь пускали вперёд, на свежие травы — пусть до отвала набивает брюхо и отдыхает. За конными отрядами шли волы и верблюды. Они тащили повозки с юртами. Во время движения жизнь в них не прекращалась: горел очаг, готовилась пища, и казалось, что по степи плывёт целый город. За повозками шёл убойный скот, а уже за ним — пленники и рабы, которых брали для исполнения трудной работы в походе и при осаде городов. С остановками на ночлег сразу же открывались крикливые базары. Торговали как наличностью, так и будущей военной добычей. С восходом солнца быстро снимались и продолжали свой тысячевёрстный путь.
Вместе с ордой, в числе других пленников, шагали и Матвей с Семёном. Мухтасиб приказал запрячь их в одну из лёгких повозок, приготовленную для будущей добычи. Тащить повозку было нетрудно, но хлопот она доставляла много и заставила выбросить всякую мысль о побеге. Матвей и Семён, задыхаясь в непроглядной пыли, понуро шагали вслед за убойными отарами. Оторванные от других русских, они давно уже потеряли точный счёт дням и судили о времени по догадкам и приметам. Увидели первые жёлтые листки, значит, настали Петровки: «Пришёл Петрок — сорвал листок»; начались утрами обильные росы — пришла середина июля: «На Прокла поле от рос промокло»; угомонились птицы — август подступает.
Со Спаса, когда захолодали росы, движение орды заметно ускорилось. Стоянки стали реже и короче, перегоны — длиннее и утомительнее. Однажды утром, когда, разбуженные ударами плетей, они двинулись в путь, Семён глянул на солнце и спросил:
— Ты ницего не приметил?
Матвей нашёл в себе силы пошутить:
— Нам кверху нельзя глядеть. Сам, поди, знаешь, что котора скотина закидывается, та с повозки вынимается и на убой идёт.
Но Семён шутку не поддержал.
— Ранее-то, как шли поутру, солнце в праву сцеку глядело, — сказал он, — а таперя затылицу пецет. Можа, надумали ордынцы от земли нашенской отворотиться, коли с севера на закат пошли?
— Навряд ли, — посерьёзнел Матвей, — сила у татар великая
Матвей в своём предположении оказался недалёк от истины. Достигнув Ряжска, Ахмат послал к Коломне только один тумен, а главные силы повернул на запад для соединения с войском короля Казимира. Он лишь теперь объявил о месте соединения, повергнув в изумление всех военачальников неожиданностью своего решения. Этим местом оказался городок Алексин, имя которого запало в память Ахмату в связи с известием о царевиче Латифе. Ещё более неожиданным оказалось это решение для русских воевод, которые, обманутые Ахматом, копили главные силы под Коломной, в ста пятидесяти вёрстах к востоку от Алексина.
Орда стремительно покатилась вдоль южных рубежей Московского государства. Впереди её загорались цепочки тревожных огней сторожевых застав. Они перекидывались вглубь, заставляли звучать набаты порубежных городов и бежали дальше.
Над московской землёю занимался широкий пожар...
Глава 8
АЛЕКСИН
Недаром вы приснились мне
В бою с обритыми главами,
С окровавленными мечами,
Во рвах, на башнях, на стене.
Звёздной августовской ночью ворвался в Алексин из заполья быстрый всадник. Всполошил посадских собак и тяжело загрохотал по крепостным воротам. Стучать пришлось долго — алексинская стража была тяжела на подъём. Заспанный глаз долго рассматривал через смотровое окошко прибывшего, пока стражник не признал в нём служивого дальней сторожевой заставы. С недобрым ворчанием открыл он ворота и молча ткнул пальцем в сторону воеводского подворья.
Беклемишев вышел в исподнем, кряхтя и почёсываясь. Жёсткое и колючее волосье его овражистого лица свалялось, подобно перекати-полю. Прибывший шепнул наугад туда, где могло быть воеводское ухо:
— Ахмат со своей ордой идёт к Алексину.
Беклемишева обдало жаром.
— Врёшь... сын! — выхрипнул он и затопал ногами.
Гонец легко приподнял за верёвки перекинутое через коня тело пленного татарина и бросил его к ногам воеводы:
— Вот моя правда!
Татарин в страхе залопотал:
— Хан идёт добыть Латиф-оглан... город убивать... Орда за речка перелезть... Два день здесь будет...
Беклемишев вбежал в опочивальню, грохнулся на колени перед образом Архангела Михаила и зашептал с захлёбом:
— Избави от беды рабы твоя, угодниче Божий Михайло, да не погибнем, но да избавимся тобою от бед... Укрепи силу и разум рабы твоя, угодниче Божий, да не погибнем, но да избавимся...
— Ну будя, будя! — властно прервала его воеводша, подслушавшая привезённые вести. — Ты умишком-то пораскинь. Ордынскому царю наш городок и на нюх не нужен, кабы не царевич Латиф. Так ты вывези поганца отсель, хучь бы на третью засеку, и царя упреди. Тама и перелазы через Оку удобнее наших, глядишь, и отвернёт от города Ахмат. Иди, собирай татарина в дорогу, а с молитвой угоднику я уж сама исхитрюсь. У него, чаю, к твоему нудью ухи глухи.