Свет далекой звезды
Шрифт:
— Да, автодорожный, — с раздражением повторил Завьялов. — И я думаю, что пора…
— Ми-ну-точку! — невозмутимо прервал его Антонов и снова поднял свой короткий палец. — Значит, Горяев ничего особенного вам не рассказывал? Ничего, Виктор?
— Нет,
— Хорошо помните? — Отлично.
— Ну, что ж… — Антонов медленно покачал головой, потом повернулся к Завьялову: — Этот Горяев сбежал из-под стражи. Участвовал в ограблении ларька. Был осужден, но убежал.
— Вы что же, хотите сказать, что Виктор имеет к этому отношение?..
— Нет,
Виктор сидел все в той же напряженной позе. На щеках румянец. Но взгляд по-прежнему прямой, открытый, даже вызывающий.
— Он говорил тебе что-нибудь о том, что сбежал? — спросил Завьялов.
— Конечно, нет.
— Надеюсь, вы понимаете, — сказал Завьялов Антонову, — что Виктор не мог иметь отношения к похождениям этого бандита. Он не был в Москве два года и…
— Это я понимаю, — охотно согласился Антонов. — Нам только надо было выяснить, знал ли Виктор о том, что за птица этот Горяев. Не знали, Виктор?
— Не знал.
Антонов встал и тщательно надел свою кепку.
— Прошу прощения за беспокойство, — сказал он, подошел к двери, но у порога остановился. — Значит, в Сибирь дороги прокладывать? — спросил он неожиданно.
Виктор молчал.
— Что ж, — добродушно заметил Антонов, — дороги — хорошее дело. Нужное дело — дороги…
И вышел в переднюю. Завьялов пошел следом, чтобы открыть ему дверь. И вдруг ему захотелось задержать Антонова, спросить, сомневается он в правдивости Виктора или верит ему. Но промолчал. Спросить — значит показать, что не доверяет Виктору.
Он открыл дверь. Антонов молча поднес руку к козырьку кепки.
— До свидания, — громко проговорил Завьялов, закрыл за Антоновым дверь и вернулся в комнату.
Виктор стоял у окна, смотрел на улицу и не обернулся.
— Что это за парень? — спросил Завьялов. — Ну, этот Горяев? И почему ты без моего разрешения приводил сюда каких-то темных людей?
Он слишком поздно понял, что сделал ошибку. «Приводил без разрешения…» Глупость какая-то! Как будто он хотел подчеркнуть, что этот дом чужой для Виктора, что он здесь не хозяин.
Но Виктор, видимо, не слышал. Он по-прежнему стоял у окна и не обернулся даже на звук его голоса.
— Виктор, ты меня слышишь? — настойчиво спросил Завьялов.
— Я смотрел, как он выходил из подъезда. Потом пошел по улице, — наконец, обернувшись, сказал Виктор.
— Какое это имеет значение? Ты лучше ответь мне на вопрос: что за тип этот Горяев?..
— Парень как парень, — нехотя сказал Виктор.
— «Парень как парень»! — раздраженно повторил Завьялов. — Хорош парень, который грабят ларьки…
— Он сам не грабил. Его впутали в это дело. Приятели.
— Не грабил?.. Позволь, а откуда ты это знаешь? Значит, все-таки разговор на эту тему был?
Виктор замялся.
— Ну,
— А потом, значит, «все обошлось»?
— Да, — коротко ответил Виктор, снова сел в кресло и включил приемник, давая тем самым понять, что считает разговор оконченным.
Говорит диктор. Играет какой-то симфонический оркестр. А вот джаз, но слышно плохо. «Глушилка» ввинчивается в уши, как сверло. Снова джаз. Теперь слышно хорошо, без помех.
— Вы, Владимир Андреевич, какой джаз больше любите — современный или традиционный? — неожиданно спросил Виктор.
— Тот, под который можно танцевать, — механически ответил Завьялов.
— А вы любите танцевать?
— Когда-то любил… Послушай, Виктор, ты все рассказал так, как было? Ничего не утаил?
— Нет, — коротко ответил Виктор и чуть сдвинул брови на переносице. Видимо, этот разговор ему был неприятен.
— Хорошо, — сказал Завьялов, — я тебе верю.
Несколько минут они молча слушали радио.
— Когда найдете вашу девушку, — сказал Виктор, — дайте мне знать: я приеду. Я не стесню. Только посмотрю на вас обоих и уеду.
— Как это понимать, «посмотрю»?
— Ну, может быть, я не так выразился. Просто я не представлял себе до сих пор, что в наше время может быть такая любовь.
— Скажи, пожалуйста, Виктор, — неожиданно для самого себя спросил Завьялов, — а у тебя есть девушка? Ну, там, в Ленинграде?
Виктор пожал плечами и ответил не сразу:
— Была. Сейчас нет.
— Поссорились?
— Не сошлись характерами.
— Что-нибудь серьезное?
— Да нет, обыкновенная история. Такая, как в газетах пишут. Его, как душу номада, степь влечет, а ее как раз наоборот: дети, коляски… Словом, она представляла себе нашу будущую совместную жизнь не так, как я. Вот мы и расстались… Ей хотелось одного, мне — другого.
— А чего же тебе хочется?
— Вообще?
— Ну, хотя бы вообще?
— Путешествовать. По всему миру. Вокруг шарика. Все увидеть. Вот.
— А языки ты знаешь?
— Нет, немного. Французский учил. В объеме культа личности.
— Что?!
— Ну, это я так, смеюсь… Знаете ведь, как раньше языки преподавали? Столько-то часов, столько-то слов перевести со словарем — и точка. Разговаривать не умеем, да и зачем? Сами никуда не ездили, приезжающих сторонились… Читать тоже, в общем, ни к чему, современных иностранных книг не достать, а классика, так она вся и на русском имеется. Вот это и есть знания в пределах культа личности. Говорить не умеем, понимать — тоже, читать — столько-то слов за столько-то часов, со словарем… Практического значения не имеет. Так сказать, искусство для искусства… Бодяга… Да и что читать-то? Это ведь только теперь «Юманите» стали продавать. А Бальзака я уж лучше по-русски почитаю. Да и на что он мне нужен там, в Сибири, этот Бальзак?