Свет маяка
Шрифт:
Шуханов отозвал Тосю в сторону от землянки.
— Позвал тебя, чтобы сообщить, что отца твоего мы разыскали, — сказал Шуханов.
Тося смотрела на командира настороженно, испуганно.
— Он в Каменке?
— Работает.
— Работает? — переспросила Тося. — Правда, что он староста?
«Значит, знала, но боялась сказать».
Тося побледнела, ресницы замигали часто-часто.
— А я не верила, думала — сначала разузнаю, а потом уж…
— Твой отец честный человек.
Тося заплакала.
— Ты лучше послушай, а слезы вытри. — И рассказал все, что узнал от Иванова.
— Я ему верила… Не мог батя продаться. Не мог…
— Можешь перейти жить к отцу или тетке.
— Ой, что вы, товарищ командир! Из отряда я никуда не уйду!
— Теперь мы к немцам вхожи, — произнес неведомо откуда появившийся Лепов. — Хотя папаня твой — фальшивый староста, но все же, — он засмеялся.
— Легко тебе хихикать, — сквозь слезы проговорила Тося.
Шуханов обрадовался приходу Лепова.
— Оставляю вас. У меня дела. — И пошагал к черному зеву подземелья. Шуханов спешил поделиться с товарищами приятными новостями.
После ужина Никита Павлович послал Володю за Чащиным и Сащенко, а сам достал из тайничка сложенную в трубочку школьную тетрадь, расправил и, положив на край стола, стал читать. К нему подсела жена.
— Что-то начало не совсем гладко, Праша.
— А ты не мудри, толкуй, как думаешь, — посоветовала Прасковья Наумовна. — Если слово от души — завсегда все поймут.
Около дома послышались шаги. Иванов сунул тетрадь в карман. В раскрытую дверь вместе с клубами морозного воздуха вошли Чащин и Володя.
— Дядю Прохора тетка Авдотья не пустила, заставила щепать лучинку на растопку, — доложил Володя.
Прасковья Наумовна налила Чащину чаю. Присев к столу, Вениамин Платонович слушал рассказ кума о встрече с Шухановым.
Вот уже несколько дней Никита Павлович с Чащиным сочиняли письмо жителям Ленинграда. Решено передать это письмо Карпову, пусть подпишутся и другие.
Иванов прочитал, спросил:
— Ну, как?
— Ох-о-о, — вздохнула Прасковья Наумовна. Не могла она забыть тот кусочек хлеба, что показывал ленинградец. — Словами да сочувствием сыт не будешь. Хлебушка бы послать да еще кой-чего.
— Верно, кума, — поддержал Чащин.
— Рады бы. Да ведь разве пошлешь, — отозвался Никита Павлович.
— А почему бы и нет? — опять проговорил Чащин.
— Посылали ведь наши земляки тогда, в восемнадцатом.
Никита Павлович как бы размышлял вслух:
— Время было другое, и враг не так лютовал. Как теперь проедешь через фронт?
— Конечно, время ноне другое, — согласился Чащин.
— Но если как следует взяться…
Решили посоветоваться с Карповым. Письмо так и не дописали.
Карпов
— Помнишь, Павлыч, как уходили мы от карателей генерала Креймана? Нас не больше тысячи тогда было, а сейчас… Сколько, думаешь, теперь нас?
— Ну, тысячи полторы.
— Бери выше, Павлыч. Много, много больше. Креймана отозвали выручать разгромленные под Москвой войска… Это, конечно, наше счастье, а то бы еще помучили нас… Тут мы генеральский отчет перехватили. Крейман доносит своему начальству: «Если во время наступления не удалось захватить основные силы партизан, то это объясняется их превосходной системой связи, благодаря которой об операции было известно уже накануне нашего наступления». Понятно? Тут, Никита Павлович, похвала в твой адрес. Да, именно в твой. Волков и Оленев просили передать тебе сердечную благодарность. Спасибо и Михайлову, и Чащину, и Варе Петровой, и попу Филимону, и всем, кого мы послали «работать» к немцам. Так что на ус мотай и не зазнавайся, товарищ Иванов.
Карпов был в отличном настроении. Он сообщил, что партизаны восстанавливают в деревнях Лесной республики Советскую власть.
— В ближайшее время преподнесем немцам такую «пилюлю» — подавятся.
Что это за пилюля, Карпов не пояснил, а спрашивать Никита Павлович не решился. «Раз сам не говорит, значит, не положено».
— А что у тебя нового?
Иванов рассказал о встрече с Шухановым.
— Слышал, слышал. Значит, живы и здоровы. Прибыли как нельзя кстати. Народ хочет помочь жителям Ленинграда. Думаем послать продовольствие.
Никита Павлович удивился. «Вот тебе и раз. Мы только прикидываем, а люди уже дело делают».
— Вчера мы тоже об этом судили-рядили. — Он помедлил. — Письмо сочиняли, а Праша и говорит: «Хлеба бы послать».
— Золотая у тебя жена, Павлыч! Мысль благородная. Уверен, все поддержат! Пошлем по деревням агитаторов. Главное, чтобы гитлеровцы не пронюхали. — Александр Иванович помолчал и вдруг засмеялся: — Значит, у вас идею перехватили? Радоваться надо! По-моему, так! А?
— Да уж конечно.
— Вот и хорошо! Ленинградцы пойдут вместе с нами по деревням! Им есть что рассказать! Шуханова пригласи к вечеру, обо всем потолкуем с ним… А сейчас я в Митровскую. Людей в школе собралось много.
— Сходи, сходи, — одобрил Никита Павлович. — Я был там. Сердце кровью обливается…
Карательная экспедиция Креймана сожгла до тла тридцать деревень, уничтожила пятьсот домов, хозяева которых показались им подозрительными. Жгли, грабили, вешали, насиловали. Тысячи женщин, детей и стариков остались без крова. Партизаны разместили их в свободных избах, школах. Туда-то и спешил Карпов.