Свет мой Том I
Шрифт:
— А вдруг?.. — рисовался продавец. — Все сполна вернется еще…
— Когда рак на горе свиснет, дорогуша. И не для нас… Наш загад не бывает богат.
— Верно ли говорят, что у человека нет судьбы-знаме-ния?
— У меня-то точно нет. — Лева был говорливый, смешной и веселый и даже проказливый, очень быстро говорящий — только успевай схватить суть того, о чем он говорил. Относился ревниво к тому, если его не замечали, не выделяли.
— А что с твоим пальцем, Левочка? — спросила Яна. — Вижу: забинтован…
Друзья засмеялись. И сам Лева — тоже.
— Крыса тяпнула, — признался он, краснея.
— Что, всамделишне? Не сказка?..
— Я
— Жуть, Левочка! Вот оставь вас без догляда — вы без происшествий не обходитесь.
— «Дурак! — сказала мне и сеструха, — мог еще и желтуху схватить по легкомыслию». Она у меня тоже умная, как все женщины.
— Уж заведомо. Не геройствуют.
XXII
Исторический факультет Герценского института, куда о зачислении Французовой, как было принято, ходатайствовал перед ректором студент-старшекурсник, был на Большой Посадской улице (на Петроградской стороне). Ректорат, поддерживая идеи Рабфака, ссылался на то, что в стране очень мало подлинной интеллигенции, склонной помогать в образовании рабочему классу, а его надо образовывать по-настоящему в первую очередь на исторической основе. Яну определили в студенческое общежитие, шумное, многоголосое; у нее, охочей потолковать о выставках, нарядах и многом другом, очень скоро нашлись единомышленники и союзники. В особенности подвизалась около нее дружески троица этих еврейских парней — Гарик Блинер, Лев Кальман и Иосиф Шнарский — рассудительных и заводных. Она чем-то их прельщала, не отваживала от себя; они же каких-то неудобств для нее не представляли, в женихи не набивались. Просто воздух молодости и познания кружил им головы.
— Яна! Яна! Порадуйся: меня приняли!
— Яна, выступает Маяковский! Ты пойдешь?
— Яночка, наводнение! Жуть метущаяся!
— Пойдем смотреть! — Все ребята в возбуждении. Сломя голову, летят вниз по лестнице — ей навстречу; ее с собой обратно тащат — сумасшедшие. Невозможно им не повиноваться.
Они гурьбой шумно до Невы дошли. На Николаевском мосту, под которым пенилась вся река, она приговаривала:
— Своим потом расскажу, какая красивая Нева. Никто ведь не поверит!
Из-за наводнения они всю ночь просидели в аудитории. Вследствие этого она познакомилась с одним толково-бескорыстным преподавателем Бойкиным. Она одновременно с учебой и учительствовала в школе при институте, созданной специально для студенческой практики, значась в договорах служащей по происхождению. И Бойкин пообещал ей найти для нее уроки в такой-то школе и тех родителей, которые могут предоставить ей для жилья и комнату. Отличная подсказка!
Так и вышло. Бойкин порекомендовал Яну для занятий с детьми одному родителю в доме на Малой Посадской.
— Добро, занимайтесь, Яна, моими двумя лоботрясами — 5-й и 6-й класс, — деловито согласился солидный хозяин дома, он же и управляющий этого дома, дореволюционный купец. — Вот они, неугомонные — Назар и Степан. (Те от порога кабинета, не мигая, молча рассматривали Яну, свою новую репетиторшу.) — Вверяю их Вам. А жить — живите здесь, в моем кабинете.
Все устроилось превосходно. И удобно-таки: институт был рядом. И подспорье: второй урок давал ей 12 рублей в месяц.
Теми же днями перевелась из Смоленска сюда, на педагогический факультет, подруга Яны, Лида Калачева, и Яна устроила ее на житье в этом же доме — на 5-м этаже. Вдвоем им повеселее стало жить. В дни получек государственных стипендий они, в длиннополых полосатых расклешенных платьях, в туфельках на маленьких каблучках, с колечками волос на висках, ходили прогуляться до Ели-сеевского — там покупали душистые булочки и уплетали их на ходу. Блаженствовали.
Однажды они так весело-беззаботно шли в толпе, щебеча, лакомясь аппетитными булочками и болтая модными сумочками в руках — на ремешках (молодые женщины их носили); эти-то сумочки у них и срезали вмиг воришки — опомниться девушки не успели! Целый месяц — в ожидании очередной спасительной стипендии они как-то перебивались; ладно, что хоть уроки за деньги у них продолжались. Худо ли — бедно ли.
Яна, окончив институт в 1927 году, получила направление в Сиверскую. Лида случайно столкнулась с одной женщиной, сдававшей в наем комнату за 30 рублей в месяц, и сняла ее; подруги могли уже рассчитываться не уроками с квартировладельцами, а деньгами из зарплаты, и Яна перебралась к подруге своей. На Сиверской были все преподаватели (коллектив с Бестужевских курсов), знавшие иностранные языки и побывавшие уже за границей. И что важно: здесь школа предоставляла молодым специалистам жилье (из числа конфискованных дач), и завуч группировал уроки на определенные дни, а не сплошь.
Лида внезапно (по семейным делам) уехала навсегда в Севастополь. Но вышло уже правительственное распоряжение, что отныне не может быть никаких частных квартир — все жилье становится государственным. И теперь следует его оплачивать в ЖАКТ по государственным расценкам. Так коммунальная комната безвозмездно перешла в собственность квартирантке Яне.
Помимо своего учительства в школе Яна обучилась также экскурсоводческому делу: она любила увлекать всех рассказами. Попав в экскурсионный кружок к жалующей ее методистке-еврейке, она вела городские экскурсии (платили за одну 15 рублей — очень хорошо); как раз готовились верхи к празднованию 10-летия Советской власти под девизом: «От февраля к Октябрю!» И экскурсантам предлагались главные точки: Таврический, Смольный и Музей революции.
Было время НЭПа. Публика ходила окрыленная и расфранченная. Женщины — в клешеных платьях, беретках, платочках клинышком, пестрых шарфиках; на ремнях — блестящие квадратные и круглые пряжки — люкс! Да еще лакированные туфли, ботинки. Умопомрачительная короткая стрижка или шестимесячная завивка, входящие в моду! Парикмахеры пользовались очень большим спросом. Платили им бешеные деньги. Театры благоденствовали, соревновались во славу зрителей. Театральные же билеты были доступны. Существовала комиссия улучшения быта учащихся (КУБУЧ) — студенческая всепомощь; студенты брали билеты и в долг, а потом случалось, и забывали деньги отдать, и это как-то списывалось без последствий. В театре на Литейном играли «Грозу» Островского. И его же «Бесприданницу» бесподобно сыграли артисты БДТ. В Мариинке шли балет «Лебединое озеро» и опера «Кармен» с участием певицы Мухтаровой. В построенных дворцах культуры пускали пьесу Горького «На дне», а Мейерхольд поставил «Мандат». И в спектакле «Дни Турбинных» Булгакова (Сталин постановку разрешил) участвовали Москвин, Качалов, а в «Вишневом саду» — Книппер-Чехова, Яншин, Ливанов. И Малый оперный не отставал… Так что Яна старалась не пропустить ничего из интересного…