Свет не без добрых людей
Шрифт:
– Есть хорошие люди, как и везде, - ответила Вера и после небольшой паузы добавила: - Приезжайте, будем рады.
– А как вы считаете, мое искусство понравится сельской молодежи? Приемлет она его?
– лукаво взглянув на Веру, спросил Климов. Вера удивлена:
– Да что вы, Петр Васильевич? Странный вопрос. По-моему, ваше искусство любят все, потому что это искусство настоящее, всем понятное, оно волнует…
– Вы по-английски читаете?
– снова спросил Климов.
– Нет, - ответила Вера, подняв на него ожидающий взгляд.
– Вот статья.
– Климов взял лежащий у него на столе иллюстрированный журнал, издающийся в США.
– Год тому назад по мастерским некоторых наших художников и сапожников
– Я слышала, - вставила Вера.
– Вернувшись к себе на родину, этот "специалист по русскому искусству" напечатал статейку, грязненькую, вонючую. Вот что он пишет, между прочим: "Так называемый социалистический реализм, который наиболее ярко представляет скульптор Климов, все меньше находит в России поклонников и почитателей. Пожилым людям он просто надоел своим желанием "учить" и "воспитывать". Молодежь демонстративно третирует это искусство, она его попросту не принимает".
– Да мало что он может написать. Они все время пишут о нас всякую похабщину, А нам что от этого, - заговорил невозмутимо Посадов.
– Откуда ему знать нашу молодежь.
– Нет, вы послушайте дальше: "Подпольно, негласно в Советском Союзе существует другое искусство, созвучное нашему веку. Мне посчастливилось побывать в гостях у некоторых представителей нового русского искусства и приобрести несколько довольно милых и оригинальных работ". Дальше этот Лифшиц демонстрирует образцы нашего "нового" искусства, загнанного в подполье. Вот рисунки некоего Ильи Семенова. И рядом скульптура покойного Константина Балашова.
– Климов протянул журнал Посадову: - Извольте полюбопытствовать.
Вера вместе с Посадовым начали рассматривать иллюстрации к статье Лифшица, а Климов беспокойно и взволнованно заходил по залу. Всякий раз, показывая кому-либо из своих друзей эту статью, он приходил в состояние крайнего возмущения. Посадов раскатисто хохотал:
– И вы думаете, это всерьез? Этот мальчишка Семенов всерьез занимается подобной ерундистикой?! Думаю, что нет. Специально напачкал для американского коллекционера.
– А Балашов? Он не мальчишка, - сказал Климов.
– Нет, друзья мои, напрасно вы так легкомысленно и беспечно относитесь к этому возмутительному факту, напрасно.
Вера хотела было сказать, что ничего подобного у Балашова она не видела, что Константин Львович - ее отчим. Но… Нет, она не хотела в этом признаться Климову, и именно сейчас. Тогда надо было бы объяснять, рассказать о своих отношениях с Константином Львовичем. Зачем старое вспоминать? Сейчас это вовсе ни к чему. В журнале были воспроизведены две ультраформалистические работы Балашова. Вера даже подумала: не фальсификация ли здесь? Ничего подобного она не видела у Константина Львовича и потому не верила, чтобы он опустился до такого маразма. Правда, мать ей рассказывала, что был еще в прошлом году у них американец, что-то купил у Константина Львовича, хорошие деньги уплатил.
– Да он-то, писака этот, небось твоего искусства и не знает, - сказал Посадов. К статье Лифшица он относился по пословице: "Собака лает - ветер носит".
– Был он и у меня, - сообщил Климов.
– Поговорили мы с ним, даже поспорили.
– На каком же языке дискутировали?
– Посадов опять взял из рук Веры журнал.
– На русском, - ответил Климов.
– Он-то из наших, из эмигрантов. Не то в двадцать седьмом, не то в тридцатом году вместе с родителем своим драпанул за кордон.
– А в общем все это ерунда.
– Посадов небрежно бросил журнал на тахту. Он видел, что Климова разговор этот расстраивает и, чтобы как-то отвлечь и забыть неприятную тему, решил рассказать что-нибудь забавное. У него всегда "про запас" найдется интересный
– Вот я вам расскажу, что такое актер. Недавно двое парней - молодые актеры, способные ребята, я их хорошо знаю, получили отпускные за два месяца. Конец сезона - время летних отпусков. Ну так вот: денег не так много, но для них двухмесячный оклад - это деньги! Пошли по такому случаю в "Арагви". Выпили по стопке, а тут, на тебе, свет выключают, их гонят. Потому как одиннадцать часов - ресторан закрывается. А они только-только во вкус начали входить. Но, что поделаешь, порядок есть порядок! Вышли на улицу и обсуждают создавшееся положение. А тут швейцар возьми, да и подскажи: в аэропорту, во Внукове, говорит, ресторан всю ночь работает. Они и уцепились за такую идею. Быстренько поймали такси - и во Внуково. Приезжают, а там ресторан на ремонте. Как не повезет, так не повезет. Выругались, стоят и обсуждают, где б достать рюмку водки. И конечно, ругают того, кто придумал закрывать рестораны в одиннадцать часов. А тут кто-то из пассажиров подсказал: "А у нас, говорит, в Ленинграде, есть ночные рестораны".
– "Что, что есть? Нам, говорят, от этого не легче. Не поедешь же в Ленинград за рюмкой водки". А тот: "Зачем, говорит, ехать? Ехать долго, а на ТУ-104 через сорок минут будете в Ленинграде". Опять идея. "А что, говорят, это мысль! Летим!" Сказано - сделано. Что артисту стоит? Настоящий артист не знает невозможного. Взяли билеты, и в Ленинград. На другой день возвращаются домой. В карманах пусто. А впереди целых два месяца, попробуй пожить без денег. Что ж, ребята не унывают: вместо отдыха мотаются по концертам, а то пошли к художникам в натурщики. Вот до чего дошло!..
Климов смеялся весело и добродушно, действительно позабыв о статье.
После перерыва Посадов взгромоздился на свой трон, и сеанс продолжался. Вера стала внимательно присматриваться к расставленным на стеллажах многоярусной галереи портретам. Было много знакомых и незнакомых: писатели, ученые, маршалы, солдаты. И вдруг… Сердце Веры дрогнуло, замерло. Она остановилась и впилась широко раскрытыми от неожиданности и удивления глазами в гипсовый, тонированный под зеленую бронзу портрет. Это была голова немногим больше натурального размера. Это был он, ее отец. Он, как живой, с крепким подбородком и какой-то горестной ухмылкой, сползающей с губ, со взглядом, открытым и немножко суровым. Глаза были его, живые, глубокие, задумчивые глаза.
Первое, что хотелось Вере, это спросить скульптора, удостовериться, кто этот человек? Но она боялась: а вдруг окажется кто-то другой, удивительно похожий. Потому что никогда она не слышала ни от отца, ни от матери о его скульптурном портрете. Терпения не хватило:
– Скажите, пожалуйста, Петр Васильевич, кто этот человек?
Климов подошел к стеллажам и, разминая в руках ком глины, ответил медленно, всматриваясь в лицо своей давнишней скульптуры:
– Это один мой фронтовой товарищ, однополчанин. Командир танкового полка. Замечательный был человек. Я его на фронте в землянке между боями лепил. Это набросок, в один сеанс. Минут сорок, наверно, работал. А может, больше. Похож очень. Мне он дорог, как память о фронте. Я многих лепил в окопах. Все потеряно. Уцелело лишь два: этот и еще одного генерала.
– А фамилию не помните?
– спросила настороженная, как-то сжавшаяся от дрожи Вера.
– Как не помню? Отлично помню: Титов, Иван Акимович.
По бледному лицу Веры легкой тенью прошла блаженная улыбка. Ее состояние не ускользнуло от чуткого и наблюдательного скульптора. Он хотел спросить: "Что с вами?", но тот же вопрос задал по-другому:
– Вам нравится этот этюд?
Вера тихо ответила, глядя в глаза Климова благодарно и преданно:
– Это мой отец… Спасибо вам, Петр Васильевич.