Свет не без добрых людей
Шрифт:
– Что, Нюра?
– Он взял ее за руки тихо, поглядел также тихо и ласково в ее пылающее лицо.
– Как я тебя ждала, Мишенька!..
Он не дал продолжить, перебил, не отпуская ее рук:
– Спасибо тебе, Нюра, за статью, за письма, за все. Ты очень, очень хорошая. Кажется, раньше я тебя плохо знал… А теперь сядем, поговорим.
– Он посадил ее на диван, сам сел на стул, напротив.
– Что у вас, как, рассказывай.
Она смотрела на него изучающе, зорко, пытаясь проникнуть в мысли, узнать о том, что ее волновало больше всего.
– О чем рассказывать? Или о ком?
–
– А ты, между прочим, и не спрашивал, - ответила Нюра колко, с горестным укором. Сощурив глаза, уставилась отсутствующе в карту, висящую на стене, задумалась о своем.
Он действительно в письмах не спрашивал о Вере, знал, что вопросы эти обидят Нюру, вызовут ненужную ревность.
– Нюра! Давай поговорим серьезно, - предложил Михаил.
Она ответила машинально, не меняя позы:
– Давай.
– Пойми, кто ты для меня… - начал он волнуясь.
– Да, кто я для тебя?
– также вяло повторила Нюра.
– Ты для меня, как сестра родная…
– А я не хочу, понимаешь, не хочу, эта должность меня не устраивает.
– Нюра резко поднялась.
– Пусть она будет сестрой.
– Не надо, Нюра, об этом.
– Он тоже встал.
– По крайней мере сейчас не надо. Потом, в другой раз. Я рад, что ты со мной, именно ты.
Голова идет кругом. Все перепуталось, в мыслях сумятица какая-то. "Почему она не хочет понять: не могу иначе, мы друзья. Разве нельзя быть просто друзьями? Наверно, нельзя. Но что же тогда, где выход?" - бьется беспомощная мысль. Он несколько раз повторяет в уме один и тот же вопрос: "Где выход?", и вдруг слышится ему совсем другое: "Где Вера?" Да, где она, почему ее нет здесь сейчас? А может, то было просто так, игра, может, опять Юлька Законникова.
А внизу уже бойкие людские голоса и шаги на лестнице. Идут сюда.
Он жадно, нетерпеливо прислушивается - не ее ли шаги? Вот открывается дверь. На пороге - брат и сестра Незабудки, его милые, добрые соседи-друзья. Лида не может без наивной непосредственности: у нее что на уме, то и на языке:
– Мишка, какой ты худой!.. Бедный ты наш.
– И совсем не худой, даже поправился, - недовольно отстранил Федя сестру.
Вера прошла к себе наверх, не заглянув к Надежде Павловне, откуда раздавались громкие голоса. Там спорили о Булыге. Посадова поднялась тотчас же, в переднике, с вилкой в руках: готовила ужин. Посмотрела на Веру и поняла - утешать ее не надо. Сказала как можно проще, спокойнее:
– Завтра утром Захар отвезет тебя на аэродром. Отпуск мы тебе даем по семейным обстоятельствам.
Вера вяло покачала головой:
– Не нужен отпуск, я не вернусь больше сюда.
А снизу слышится громкий голос директора треста:
– Ты свое заявление, товарищ Булыга, забери и сам изорви. Никто тебя не отпустит с работы.
– Как не вернешься? Подумай, что ты говоришь?!
– Посадова недоуменно уставилась на Веру.
– А твоя работа, клуб, самодеятельность? А твой гай?
Вера прислушивается к тому, что говорят внизу. Интересно: неужто Булыга добровольно оставляет свой пост?
– А собственно, почему вы хотите
– Это спрашивает Егоров директора треста.
– Чем вы будете мотивировать свой отказ удовлетворить его скромную просьбу?
"Как он спокойно говорит. И без сарказма", - думает Вера.
– Так он же это сгоряча написал, - петушится директор треста.
– Отпускать такого человека - это роскошь, Захар Семенович. Министр не пойдет на такой шаг.
– Как, Роман Петрович, твое заявление - плод минутной вспышки или серьезных раздумий?
– спрашивает Егоров.
– Да, я долго думал. Я решил не сегодня, раньше решил.
– Глухой голос Булыги как-то пропадает, точно куда-то проваливается.
Надежда Павловна видит, что Вера слушает разговор внизу. Пытается пояснить со вздохом, сокрушаясь:
– Роман не дело задумал. И Захар стал какой-то придирчивый. Ах, ну да ладно, как-нибудь все утрясется!.. А ты приезжай сюда с мамой, тут она быстрее все забудет, успокоится… И к Алексею зайди обязательно. Я тебе адрес дам. Тащи его сюда хоть на время, поможет нам самодеятельность в народный театр переделать.
– И потом, спохватившись: - А Мишу ты видела? Нет? Так как же ты можешь уезжать не повидавшись? Вам надо обязательно встретиться, сегодня же. Я пошлю за ним Тимошу, пусть сейчас же придет.
– Ни в коем случае, ни за что!
– почти закричала Вера.
– Все кончено между нами… И ничего не было. Ничего… И пусть. Ничего не надо…
Наутро она уехала, так и не повидавшись с Михаилом. Егоров посадил ее на московский самолет. Сказал, прощаясь:
– Долго не задерживайся. Если помощь потребуется, звони мне, из Москвы звони. И напиши.
Она закивала головой в знак благодарности, улыбаясь влажными глазами, помахала рукой уже у самой двери. А он повторил:
– Приезжай!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Константин Львович Балашов умер трагически, или, как говорили в Союзе художников, стал жертвой своего творчества. Его убила та несуразная, нелепая "Свинья", над которой он трудился несколько лет и на которую возлагал большие надежды. Однажды, когда Балашов, стоя под огромной головой свиньи, "отделывал" копыта передних ног, рухнул каркас, и многопудовая глыба сырой глины обрушилась на скульптора и придавила его.
Ольга Ефремовна зашла в мастерскую через несколько часов, чтобы позвать мужа ужинать. Константин Львович был мертв.
Вера опоздала на похороны. К ее удивлению, мать не плакала. Она лишь твердила, что Константин Львович был несчастный. Она рассказывала о торжестве похорон. Когда мать говорила "трагическая смерть", Вера мысленно возражала ей: "Скорее комическая или даже символическая - пал жертвой своего безобразного творчества".
Первые три дня Вера неотлучно находилась при матери, рассказывала ей о совхозе, о своих новых знакомых и друзьях, старалась всячески отвлечь ее от тяжелых переживаний, помочь легче перенести горе.