Свет не без добрых людей
Шрифт:
– У-у, собака!
– Федя вслух выругался, постоял с минуту и пошел к другому клену. Картина та же самая. "Вредитель, что ли?
– подумал Незабудка.
– Или решил засушить деревья, чтобы потом спилить себе как сухостой. Зачем-то кленовое дерево подлецу понадобилось?"
И вдруг у одного клена, окруженного густыми зарослями орешника и черемухи, подвешен старенький, с помятыми и закопченными боками, невесть как сохранившийся солдатский алюминиевый котелок. И здесь сок, кленовый, капает горючей слезой. Федя снял котелок и отставил его в сторону. Затем взял горсть сырой глины и положил ее толстым пластырем на рану. Больше он ничем не мог помочь искалеченному дереву. Замазывая рану, вспоминал, где, у кого он видел такой котелок. "У Станислава
Пока шел до мастерских, немного успокоился, принял нарочито веселый и беспечный вид, с ходу оповестил:
– Ну, ребята, с директором полная договоренность и взаимопонимание. Обещал после сева дорогами заняться, наше предложение одобрил и просил вас сердечно поблагодарить.
– Последнее Федя сочинил. Затем, подняв котелок на уровень лица, спросил тем же веселым тоном: - Кто пить желает? Кленовый сок, сладкий, как мед, в гаю нашел. Свежий-пресвежий, как парное молоко.
Несколько рук потянулось к котелку, но, проворно расталкивая всех, вынырнул перед Незабудкой Станислав Балалайкин, поспешно хватаясь за котелок:
– Стойте, хлопцы, это ж мой котелок! Ты где его взял?
– Я ж тебе сказал, в гаю, под кленом, - невозмутимо ответил Федор, вызывая Балалайкина на признание. А тот, ничего не подозревая, сам себя выдавал:
– Точно, мой!
– И уже задиристо, с упреком: - Кто тебе дал право чужое добро трогать? Давай сюда.
Но Федя метнул на Балалайкина ненавидящий взгляд и, подавая котелок другим, сказал строго, даже сурово:
– Прошу, товарищи, попробовать, чтобы убедиться, что в котелке не вода, а кленовый сок.
– И когда двое выпили по нескольку глотков и подтвердили, что действительно в котелке кленовый сок, Федор, не спуская глаз с Балалайкина, сказал приглушенно: - Нет, не сок это, а кровь и слезы нашего совхозного парка, который губят разные двуногие паразиты. Мало того, что ствол просверлил, так он и корни у шести самых старых кленов понадрубил, чтоб деревья поусохли.
Незабудка стоял посреди мастерской, широко расставив крепкие ноги, и держал возле груди котелок. Он весь кипел от негодования.
– А ты видел, что я рубил, ты поймал меня?!
– засуетился Балалайкин.
– Люди видели, - зло сказал Федор.
– И вот вещественное доказательство. Это, товарищи, уже не штрафом пахнет. Это подсудное, уголовное дело, подлинное вредительство.
– Выслуживайся, выслуживайся, министр без зарплаты. Может, премию получишь, - вызывающе бросил Балалайкин, и в ответ на это со всех сторон на него обрушились, точно камни, слова механизаторов:
– Федька правду говорит - подлинное вредительство!
– За такое в тюрьму сажают.
– Этого Балалайку ничем не проймешь. Ведь знает же, что наказывают, а все равно лезет, как шкодливая кошка.
– Так это ж его козу летом директор в сирени застрелил.
– Да не козу надо было, а хозяина крупной солью в мягкое место.
Улучив паузу, Балалайкин пошел в контратаку на Федора:
– А ты забыл, как сам сирень трактором потоптал? Забыл?..
– Нет, Стась, не забыл. И всю жизнь буду помнить. Так я за эту свою глупость расплатился сполна. Я своими руками прошлой осенью пятьдесят деревьев посадил. И весной еще столько посажу. А тебе, Стась, никакой урок не идет впрок. Видно, сознательность у тебя, как у твоей инкубаторской курицы.
Федя Незабудка под одобрительный смех товарищей махнул рукой и пошел к трактору. Разоблачение и публичное посрамление Станислава Балалайкина было второй победой молодого коммуниста.
Птицы объявляют приход весны, они славят весну своей песней. Они радуются весне, и радость их - самая великая радость на земле. Кажется, никто в мире так не чувствует красоту пробуждения природы, как птицы, принося в дар весне самое лучшее, что они имеют, - свои песни. Большинство птиц поют только весной, потом, в иную
Длиннохвостые дрозды, которые летом тяжелыми камнями с шумом и неприятным хриплым треском падают в густые чаши кустарника и, кажется, не имеют и никогда не имели приятного голоса, весной неожиданно дают такого "дрозда", что только диву даешься. Быстрокрылые, храбрые, они носятся высоко по верхушкам столетних тополей и елей со свистом и трескотней, устраивают отчаянные драки с галками и воронами, а вечерними зорями, усевшись на самой макушке еще безлистого ясеня, начинают концерт. Их мощные, сильные голоса слышны далеко-далеко, а мелодия такая звучная, приятная, что неискушенный человек иногда приходит в затруднение: что за солист такой? Неужто соловей прилетел уже? И действительно, его трель очень похожа на песню старого искусного скворца или молодого, еще неопытного соловья. Дрозды славят вечерние, еще ядреные апрельские зори, а неугомонные вездесущие зяблики славят леса, ручьи и реки.
Темно-зеленые в желтую крапинку скворцы, запрокинув кверху крепкие желтые клювы, кричали на всю улицу о том, что набухают почки на вишнях и яблонях и что земля готова принять от людей первые зерна.
Жаворонки славили небо - свое синее, бездонное царство, где происходила иная, чем на земле, жизнь, известная только им, невидимым солнечным колокольцам; славили просторы вечного и бесконечного, своей неумолчной серебристой свирелью они соединяли небо и землю, помогая им лучше понять и познать друг друга.
Птицы, как и цветы, - каждому свое время. В марте шумно галдели воробьи, галки и синицы, затем появились жаворонки, скворцы, зяблики, дрозды, чибисы, забросав землю радостью и восторгом. За ними - очередь ласточки и соловья.
Каждый день, улучив свободную минуту. Вера ходила за речку в гай. Идет по аллее, думает, мечтает. Или сядет на пень среди синих, как ее глаза, подснежников и слушает птиц. От их безудержного голосистого буйства, от первого горячего дуновения южного ветра, под которым просыпались бабочки и пчелы, от первых цветов и первых, еще совсем молоденьких листочков черемухи и боярышника душа переполнялась до краев и самой хотелось петь птицей, цвести подснежником, порхать в теплом воздухе бабочкой. Вера уже не сознанием, а сердцем чувствовала, что пришла настоящая весна - лучшая пора года на нашей планете, И поняла она еще одно: весны она до сих пор совсем, совсем не знала. Потому что в городе весны не бывает. Там есть зима, с ее морозами, когда надо потеплей одеваться, есть знойное, с накаленным солнцем камнем домов и улиц лето, с потными лицами людей, духотой троллейбусов и прохладой метро; есть сырая, неприятно-дождливая, тусклая осень. А весны нет. Потому что весна - это голубой простор над головой, и золотистый горизонт, запах теплого ветра и молодых почек, буйство птиц и цветов, первая зелень трав в ложбинах, и пчелиный звон вокруг желтой лозы, звонкое журчание ручья с пескарями и серебристой плотвой, гул тракторов за селом, и густой, резкий запах перегноя, мягкий, теплый пар над землей, и прохладная вечерняя свежесть у воды.
"С чем сравнить ее, весну?
– спрашивала себя Вера и не находила ответа.
– Разве лишь с первой любовью?!" И подумалось: "Полюбить землю горячо и на всю жизнь может тот, кто видел ее не поздним летом, тучную от спелых плодов, а в дни весеннего пробуждения, еще не умытую теплыми дождями, не чесанную буйными ветрами, сладко потягивающуюся спросонья".
Над гаем, распластав могучие крылья и вытянув вперед прямую и острую, как пика, шею, свободно и плавно, не шевеля ни одним мускулом, проплыл аист. Вера позавидовала ему. Вчера она видела гай с высоты полета аиста, видела партизанские края с трехкилометровой высоты. Уже целую неделю, как с утра до вечера над совхозными полями кружил совсем низко самолет-"кукурузник", разбрасывая минеральные удобрения. Летчик, молодой веселый парень, "попутно" катал в воздухе сельских ребят. Однажды Тимоша сказал Вере: