Свет праведных. Том 1. Декабристы

Труайя Анри

Николай огорчился, что маки Франции не прижились в России. Но разочарование рассеялось после новых заявлений Кости.

– Нам надо договориться, – сказал он, – об опознавательном знаке. Что вы скажете по поводу кольца с какой-то гравировкой поверху? Опрокинутым факелом, маской, кинжалом… Я мог бы отдать рисунок ювелиру, чтобы он оценил его. Он и изготовит для нас необходимое количество колец. Мы использовали бы эти кольца в качестве печати при переписке.

– Принято! – воскликнул Николай.

– Принято! Принято! – закричали остальные.

Юрий Алмазов вскочил на маленький столик, чуть было не потеряв равновесия,

уцепился за плечо Никитенко и звонким голосом продекламировал:

Владыки! вам венец и тронДает Закон – а не природа;Стоите выше вы народа,Но вечный выше вас Закон!

Уже более года эта ода молодого Пушкина ходила по городу в рукописной копии. Все знали ее наизусть. Но Юрий Алмазов так хорошо ее читал, что в конце раздались аплодисменты.

– Если Пушкин будет продолжать, он не задержится надолго в Санкт-Петербурге, – сказал Ипполит Розников. – Терпение властей имеет пределы!

– Царь ценит талант! – заметил Степан Покровский.

– При условии, что талант ценит царя!

– Господа, господа, не будем отвлекаться! – сказал Костя, постучав ложкой в стакане, чтобы призвать к тишине. – Вы не выбрали рисунка для кольца.

– Выбери его сам! – бросил Николай. – Факел, кинжал, маска, змея, – что это меняет: главное, чтобы символ был священен для всех! О, друзья мои, какой памятный вечер!

– Я хочу жить! – прорычал Костя. – Повторяйте за мной: этот дом – бордель без очарования блудниц…

Гости хором повторили фразу. Платон смеялся, растянув рот до ушей и сложив толстые пальцы на животе.

– Чего ты ждешь? – спросил Костя.

– Салям алейкум всем! – с поклоном произнес Платон.

Каждый получил по кубку искупления. Сладковатые испарения от душистых благовоний вызвали отвращение у Николая. Смесь шампанского и коньяка затуманивала мысли. В зависимости от того, что он думал о той или другой стороне своего существования, возникала либо вера в будущее, либо желание покончить с собой. Юрий Алмазов прочитал еще одно стихотворение Пушкина, в котором автор спрашивал себя, увидит ли он однажды «рабство, падшее по манию царя». Затем Степан Покровский, надев очки и вытерев нос, прочел басню собственного сочинения: речь шла о булыжнике, который жаловался на свою судьбу и просил Бога превратить его в человека. Став мужиком, булыжник так страдал, что взмолился, умоляя Всевышнего обратить его снова в камень… Тема была совсем не оригинальна, но стихи мелодичны. Николай с трудом приподнялся с кушетки и, поцеловав Степана Покровского в лоб, сказал:

– У тебя такая страсть в стихах!

Это замечание рассмешило офицеров. Николай, который был искренним, чуть не вскипел. Его успокоили, убеждая, что в кругу членов тайного общества не бывает непростительных обид. Николай охотно остался бы у Кости на всю ночь, но он обещал Софи вернуться к одиннадцати часам. Никто еще и не думал об уходе, но Николай распрощался с друзьями, хотя ему явно было грустно из-за того, что приходится подчиниться долгу.

Дома он нашел свою жену лежащей на диване в гостиной, голову ее поддерживали подушки, ноги были укрыты медвежьим мехом. Михаил Борисович сидел около нее в освещенном лампой кругу. Они

только что завершили шахматную партию. Выиграла Софи. Вопреки обыкновению, Михаил Борисович как будто радовался тому, что его обыграли. Ни он, ни она не настаивали на рассказе Николая о проведенном им вечере. Впрочем, он и сам предпочитал, чтоб было так, поскольку намеревался поговорить об этом подольше наедине с женой.

Поцеловав руку снохи и благословив сына крестным знамением, Михаил Борисович наконец ушел к себе. Николай помог Софи подняться и поддерживал ее под руку, когда вел в общую спальню. Недавно врач разрешил Софи ходить по дому. Она продвигалась мелким шагом, наклонив корпус вперед, ноги у нее были слабы.

Когда Софи легла, Николай сел напротив нее и молча стал смотреть на нее.

– Ты еще не ложишься? – спросила она.

– Нет! Мне слишком много надо тебе рассказать! Угадай, о чем шла речь у Кости?

– О политике, как обычно!

Она знала друзей Николая и разделяла их желание увидеть, как в России устанавливается либеральный режим. Частенько во время обеда, на балу в перерыве между танцами, в театре во время антракта она перебрасывалась с ними несколькими словами по поводу их общих чаяний. Но кто же в Санкт-Петербурге не желал реформы существующего устройства? Говорят, и сам царь был преисполнен добрых намерений.

– На этот раз, – решительно произнес Николай, – наши дискуссии пошли дальше!

И он сообщил ей о создании «Союза во имя Добродетели и Истины».

– Представь себе, что Костя хотел даже назвать наше сообщество «Друзья мака!» – сказал он.

Софи была неприятно удивлена. Она сама не знала почему, но ей не нравилось, что Николай напомнил в присутствии друзей о политической деятельности, которой она занималась в Париже. Быть может, она не считала их достаточно развитыми, чтобы посвящать в подобные секреты? Во всяком случае, она была бы огорчена, если бы они, играя в заговорщиков, приняли название «Друзей мака», которое вызывало у нее воспоминание о нескольких замечательных людях.

– Я рада, что вы выбрали другое название, – мягко сказала Софи.

Он растерянно посмотрел на нее и продолжил:

– Костя прикажет изготовить особые кольца, которые будут служить для нас опознавательным знаком. Надо будет разработать церемониал приема новых членов…

Вдруг он подумал, что, если ему удастся заинтересовать ее своими планами, она не так будет стремиться покинуть Санкт-Петербург. Софи слишком часто доказывала ему в Париже, на какое мужество способна из преданности делу, так что у него не возникло намерения переубеждать жену, взывая к ее республиканским взглядам.

– Я никогда не предполагал, что сближение людей вокруг одной идеи может быть таким сильным! – продолжил Николай. – Сегодня вечером мы были как братья, все счастливы и взволнованы нашим решением! Ты ведь пережила нечто подобное и должна меня понять…

Софи внимательно слушала его и удивлялась его восторженности по поводу такого малозначительного дела. Подавленная смертью ребенка, она утратила вкус к дискуссиям. Вероятно, мужчина был не способен глубоко переживать траур такого рода. В то время как она не находила опоры ни в чем, помимо уединения и размышления, он искал забвения в мирской жизни. Изобретал для себя замещающие горе заботы, отвлекающие страсти. «Союз во имя Добродетели и Истины» – какая находка!