Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
– Как же не верить ему? У него такой красивый голос!
В этот момент Софи заметила юного крестьянина пятнадцати или шестнадцати лет, проскользнувшего в комнату и прижавшегося к стене. У него были соломенного цвета волосы, подстриженные кружком, низкий упрямый лоб, маленький нос, могучая челюсть и синие, почти фиолетовые глаза. Рваная рубаха прикрывала его худые плечи. Отец Иосиф нахмурил брови и проворчал:
– Опять? Чего ты хочешь от меня, Никита? Я уже сказал тебе, что у меня нет времени.
– А может быть, завтра? – пролепетал мальчик.
– Ни завтра, ни послезавтра. У меня слишком много дел в пяти деревнях, где надо служить. Разве
– Он хочет научиться читать? – спросила Софи.
Отец Иосиф пожал широкими плечами, и нагрудный крест попа заблестел в свете коснувшегося его солнечного луча.
– Да, – сказал он, – идея овладела им и не отпускает! Но зачем ему это надо, в его-то положении? Мужик и алфавит не созданы для того, чтобы жить вместе!
– Вы не могли бы по крайней мере одолжить мне книгу, отец Иосиф? – сказал мальчик. – Я перепишу буквы на бумагу. И попрошу разъяснить мне их…
– Кого?..
– Пелагею.
– Она разбирается в этом не больше тебя!
– Нет, она знает все прописные буквы!
– Ну хорошо, – вмешалась Софи, – отец Иосиф даст тебе книгу. А когда выучишь алфавит, ты придешь повидать меня. Я дам тебе работу…
Лицо мальчика покраснело. Он бросился к ногам Софи, поцеловал край ее платья, затем прополз на коленях и прижался губами к могучей руке отца Иосифа:
– Спасибо, благодетельнице, спасибо, батюшка!
Поп не ожидал такого оборота ситуации. Он надул щеки, словно задыхался от переедания.
– Дай ему Четьи Минеи, Лукерья, – наконец распорядился он. – С помощью наших православных святых ему, быть может, удастся избежать козней дьявола!
В то время как он говорил, его взгляд на долю секунды уперся в лицо Софи, загорелся жгучим, враждебным огнем и потух.
– Еще чашку чая, барыни? – с улыбкой спросила Лукерья Семеновна.
Освеженный послеобеденным отдыхом, Михаил Борисович вышел из кабинета в благодушном расположении духа. Проходя по гостиной, он заметил огромную охапку полевых цветов в вазе. Незачем было спрашивать, кто собрал букет с таким вкусом! С тех пор как Софи поселилась в Каштановке, дом всегда был полон цветов. На улице земля и небо были охвачены единым сиянием. Михаил Борисович подошел к сыну, сидевшему в беседке, бросил взгляд на книгу, которую тот читал, и проворчал:
– О духе законов! Странная мысль! Говорить о духе законов – значит искать повода, чтобы им не подчиняться. Французы погубили величие своей страны, упорно пытаясь проанализировать это. Надеюсь, что ты не слишком увлекся либеральными бреднями, о которых начинают болтать и у нас!
– Я считаю, что назрели перемены, – осторожно заметил Николай.
– Какие перемены? Свобода, равенство на французский манер?
– Не совсем так, но…
– Никаких но! Россия стоит на вековых устоях. Она – пример силы, порядка, религиозности для других стран. Если что-то и должно измениться, пусть это решает царь!
– Ему могли бы посоветовать это.
– Кто? – рассмеявшись, спросил Михаил Борисович. – Ты? Или твои друзья?
– Может быть, – ответил Николай.
– О! Мальчишка! Где Софи?
– Она уехала с Марией в Шатково.
– И ты не счел необходимым сопровождать их?
Николай подавил зевоту, прикрывшись рукой.
– Слишком жарко! А Шатково – мрачное место…
Михаил Борисович подумал, что молодому поколению недостает пыла. На месте сына он часами следовал
Дожидаясь, когда хозяин прикажет ему оседлать Пушка, мальчишка-конюший забеспокоился. Михаил Борисович добрых восемь лет не садился в седло! Не измотает ли его первая прогулка?
– Не надо бы скакать слишком далеко, барин, – пробормотал мужик, подводя коня на поводу.
– В Шатково и обратно, это пустяк! – ответил Михаил Борисович.
Он грузно забрался в седло и затрусил вдоль аллеи.
Проезжая мимо крыльца, он заметил месье Лезюра, протягивающего руки. Приятно было видеть, как растерялся француз. Михаил Борисович пустил Пушка рысью. Он не очень уверенно сидел в седле и напрягал все мускулы, чтобы держаться прямо.
Когда Михаил Борисович выехал на дорогу, ему был приятен простор, протянувшийся до горизонта. Солнце обжигало ему лицо, и он вновь ощутил восхитительный восторг двадцатилетнего возраста. Ни одна жилка не болела во всем его теле. Сила и аппетит остались неизменными. В полях крестьяне узнавали хозяина и низко кланялись ему. Вдали замерцало сияние и погасло. Голубое небо потемнело, словно запачкалось дымом. Где-то на краю света прогремел гром. Подул ветер, поднимая клубы пыли, травинки, крупинки угля. Затем шквал утих, гром отгремел. Луч солнца резко пронзил тучи. Михаил Борисович, прищурившись, разглядел коляску, ехавшую ему навстречу.
– Отец! О Господи, вы приехали прямо сюда?
Взволнованное лицо дочери, тревога, прозвучавшая в ее вопросе, доставили ему удовольствие. Софи, напротив, выглядела не настолько удивленной, как ему хотелось бы. Разумеется, она и не предполагала, что свекор уже давно не садился на коня. Кучер натягивал поводья и бормотал «Тпру… тпру!..», широко раскрывая рот. Михаил Борисович повернул Пушка и пристроился сбоку от Софи с изяществом молодого человека, встретившего дам на прогулке.
– Ну как? – спросил он, сдерживая одышку. – Поездка в Шатково прошла успешно?
– Великолепно! – ответила Мария. – Софи в очередной раз покорила все сердца!
– Что такое вы там обнаружили? – продолжил он.
И опять отвечала Мария. Софи слишком погрузилась в свои размышления и не испытывала желания говорить.
Вид свекра на коне, его загар, растрепанные бакенбарды, раздувшиеся ноздри были ей неприятны. Она смотрела на сапоги Михаила Борисовича, его перчатки, тросточку, золотую цепь, свисающую до живота, и с ужасом думала обо всех крепостных, населявших его имение. Говорят, их было две тысячи. Две тысячи человек, души и тела которых подчинены воле одного. Нечто подобное скоту с человеческими головами, сборищу чудовищ, представляющему собой одновременно и животных и орудия труда. Хозяин мог наказывать их или женить по своему усмотрению, по его приказу их можно было избить, продать, выслать в Сибирь. И несчастный староста, избранный мужиками, чтобы представлять их перед господином, ни за что не осмелился бы защищать их интересы! Софи очень хотелось верить, что Михаил Борисович не злоупотребляет своей беспредельной властью, но мысль о том, что он распоряжался жизнью и смертью такого большого числа себе подобных, вызывала возмущение в ее душе. Он вдруг показался ей виновником такого положения вещей, как будто отмена крепостного права в России зависела от него. Коляска медленно продвигалась вперед. Михаил Борисович ехал верхом, сбоку от снохи.