Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
– Но принцип, Николай, принцип, как ты его воспринимаешь? – воскликнула она. – Ты, столь увлеченный благородными теориями, как ты можешь примирить твое так называемое уважение к человеку с намерением продать триста человеческих существ, предварительно обсудив цену мужских особей, женских и малюток-детей?
Николая задел этот аргумент, и он хранил молчание. Как всегда, она оказалась ближе к действительности, нежели он. Николай погружался в мир идей, мечтал осчастливить Россию и забывал ответить мужику, который кланялся ему, сбросив шапку. Таков был его недостаток. Но намерения были добрыми. Софи не имела права сомневаться в этом.
– Итак! Что вы
Слегка прикрыв глаза, Михаил Борисович продлевал удовольствие, вызванное сомнениями. Сознание того, что он может по своему усмотрению привести в отчаяние сноху или порадовать ее, чрезвычайно забавляло его, тем более что он находил ее очень красивой в момент волнения. Защищая интересы этих тупых мужиков, она воспламенилась как влюбленная!
– Вы убедили меня, Софи, – объявил он наконец. – Мы не станем продавать Шатково, поскольку вам дорога эта деревня…
Она соскочила со стула и, пожав ему обе руки, прошептала: «Спасибо, отец!» Впервые сноха была так ласкова с ним. Удивившись, он не знал, что сказать. Как это ей удавалось в один миг перейти от резкости к нежности? Со своей стороны, Николай не испытывал недовольства по поводу того, что Софи добилась своего. В глубине души он не больше, чем она, стремился продать Шатково. Просто ему хотелось доставить удовольствие Дарье Филипповне. Он задумался, как преподнести ей столь неприятное для нее решение.
– А теперь вернемся к нашей шахматной партии! – обратился Михаил Борисович к Софи.
Именно при этих словах вошел бледный от негодования месье Лезюр, Мария тащила его за руку. Она повстречала его в саду, с наступлением ночи.
– Месье Лезюр болен! – сказала она.
– Нисколько! – запротестовал тот. – У меня дрожь, как обычно бывает, когда я огорчен! Мне придется привыкать к этому!
– Очень вам советую, месье Лезюр, – сказал Михаил Борисович, хлестнув по нему жестким, как палочный удар, взглядом.
5
Третье кольцо оказалось для Васи. После десятка встреч в клубе и в Славянке Николай убедился, что совершенно спокойно мог вручить своему новому другу этот символ доверия. В самых важных вопросах молодой человек разделял его мнение. Дарья Филипповна была чрезвычайно раздосадована, узнав, что из привязанности к мужикам Шатково Михаил Борисович отказался продать деревню. Однако у нее хватило такта сказать Николаю: «Коль скоро вы рассматриваете это дело, как нечто душевное, я смиряюсь. Сердце мое одобряет вас, даже если разум восстает!» Эта фраза поразила его, как высказывание, достойное античного театра. Разочаровав мать Васи, питавшую надежды, он стал считать себя ее должником. Он хотел бы познакомить Дарью Филипповну со своей женой, чтобы они прониклись взаимным уважением. Но Софи отказывалась выезжать. Семейная жизнь в Каштановке сделала ее нелюдимой. Николаю пришлось настоять, чтобы она по меньшей мере приняла Васю в доме. Софи сочла его очаровательным, несмотря на девический облик. Что же касается Марии, которая знала Васю с детства, то она была любезна с ним и не более того. «Я всегда считала его скучным и самодовольным», – сказала она после его отъезда. Возмущенные возгласы брата оставили ее равнодушной. Он кричал сестре, что она ошибается, что Вася – юноша утонченного ума, чрезвычайно тонкой души, а она улыбалась с невинным упрямством, глядя в даль. Обескураженный, Николай попросил Софи переубедить ее, он хотел, чтобы Вася, новый член «Союза благоденствия», чувствовал себя как дома, когда снова приедет в Каштановку. Софи успокоила его,
Чтобы работать спокойно, Николай оборудовал для себя кабинет в одной из комнат нижнего этажа, перенес туда все книги, касающиеся политики, которые сумел найти в доме. По его настоянию Софи написала своим друзьям Пуатевенам в Париж и попросила их прислать ей несколько новомодных книг, не уточнив, каких именно. На самом деле, она сомневалась, что прозе Кондорсе или Бенжамена Констана будет позволено пересечь границу. Но Николай так изголодался по чтению, что для него все было хорошо! Дожидаясь крамольных брошюр, он вперемежку поглощал Бональда, Шатобриана и Жан-Жака Руссо.
Предоставив мужу возможность упиваться в тиши своими восторгами, Софи почти ежедневно посещала деревни. В начале августа она вызвала из Пскова врача, чтобы лечить детей, заболевших крупом в Черняково. Это начинание вызвало большой шум в округе. Некоторые помещики упрекали «француженку» в том, что она приучает мужиков к праздности, внушая, что им все причитается. Николай, услышавший подобную точку зрения в клубе, с улыбкой рассказал об этом Софи. В результате она с двойным усердием стала помогать бедным.
Однако благотворительность Софи по отношению к крестьянам не ограничивалась материальной помощью. Они рассказывали ей о семейных заботах и учитывали ее мнение в своих разногласиях. Во время разговоров с ними она пыталась также просветить их, сообщая о том, что происходит в окружающем мире. Но они как будто предпочитали оставаться в неведении из страха, что их потревожат. Стоило барыне заговорить о какой-то далекой стране или историческом событии, как они замыкались в своей скорлупе. Для них Россия была их деревней, плюс соседние деревни, Каштановка, Псков и дальше, за темными лесами и зелеными полями – Москва с тысячью церквей, Санкт-Петербург, где генералы окружают сияющего как солнце царя, и степи Сибири, где работают каторжники в кандалах. Вокруг этой христианской империи копошились странные народы, не угодные Богу, такие как французы, англичане, немцы, китайцы, турки… Как образовалась Россия, какие государи сменяли друг друга на российском престоле, как было введено крепостное право? Мужики не желали этого знать. Софи понимала, какой огромный пласт глупости, лени, недоверия, суеверия пришлось бы преодолеть, чтобы они услышали ее, но трудность задачи лишь усиливала возникшее у нее желание посвятить себя этому.
Однажды вечером, когда она возвращалась из Каштановки, в коляске, по лесу, чья-то фигура будто тень вынырнула из зарослей и встала посреди дороги. Кучер натянул поводья, чтобы избежать наезда.
– Вот дурак! – заорал он. – Не можешь ходить поосторожнее?
Софи наклонилась к дверце и узнала Никиту; волосы у него были всклокочены, ноги босы, рубашка разорвана. Он протянул ей свернутую трубкой бумагу, завязанную грязной розовой лентой:
– Возьмите, барыня!
– Что это такое?
– Я не могу вам этого сказать!
Заходящее солнце мерцало красным светом меж ветвей деревьев. Софи развязала ленту и обнаружила исписанную страницу. Неумело выведенные буквы кое-как следовали одна за другой по линейкам, вычерченным карандашом:
«Барыня, теперь я знаю буквы. Понимаете ли вы, что я написал? Если да, то сегодня я буду счастливее, чем за всю оставшуюся жизнь. Кланяюсь вам до земли и буду вечно молиться Богу за вас. Ваш преданный раб. – Никита».
Она была взволнована этим посланием. Никите было, наверное, очень трудно его составить, ведь он придавал ему такое значение!