Свет твоих глаз

Лактысева Лека

Вероника… отвечала. Ловила мои губы, прижималась к моей груди, поглаживала шею и затылок, отчего по плечам и вдоль позвоночника один за другим пробегали разряды чувственной дрожи, и каждый раз я ощущал отзвук этой дрожи в ее теле.

Я не знал, любит ли меня Вероника, но в том, что она меня хочет - уже не сомневался, и, не стесняясь, делал все, чтобы она ощутила, узнала, поняла, что это желание - взаимно. Окончательно потеряв голову, я толкнулся языком в рот Вероники. Она тут же отшатнулась, опустила голову, уперлась кулачками в мои плечи:

– Нет!

Мы не должны! Это все неправильно, Эд! Я так не могу… не хочу!

Я попытался снова поймать ладонями ее лицо. Ника мотнула головой, задевая пушистой маковкой мой подбородок.

– Ну почему нет, если нам обоим это нужно?
– простонал я.

Все мышцы тела были натянуты до звона, руки и ноги подрагивали, а позвоночник выгибало судорогой, заставляя меня прижиматься к женскому телу пульсирующим животом.

– Потому что потом расставаться будет еще больнее…

– Значит, ты все же намерена уйти?
– боль проснувшегося влечения смешалась с другой, той, которая владела сердцем.

– Прости, но… ребенок…

– Ты обещала, что расскажешь, - припомнил я.

– Да.

– Тогда говори!

Черт побери! Мне было жизненно необходимо понять, что там произошло! Вдруг найдется какая-то лазейка, зацепка, которая подскажет, как убедить Веронику, что мы можем быть вместе!

– Мой сын… Антон. Он родился крепким здоровым мальчиком, - слабым дрожащим голосом начала Вероника.
– И до восьми месяцев все было прекрасно. Я кормила его грудью. Делала все, что рекомендовали врачи. И любила. Безумно, до дрожи!

Вероника болезненно сглотнула, и я обхватил и сжал ее острые плечи:

– Ты была самой заботливой и любящей матерью, я уверен!

Ника вздрогнула, как от пощечины. Её затрясло. Она заговорила быстро, лихорадочно:

– Не знаю, где мы заразились. Может, в детской поликлинике? Или когда я зашла с Тохой в магазин? Он ведь еще не играл с другими детьми! Только-только начал ходить. И вот вечером после купания я увидела пару красных пятнышек у него на животике. Подумала, что это от резинки памперса. Протерла, намазала кремом. Уложила Тоху рядом с собой, дала грудь. Он весь день был капризным и беспокойным, к вечеру устал. Грудь взял, но съел совсем немного и уснул. Врач настаивал, что ребенок должен спать в отдельной кроватке. Муж и свекровь требовали, чтобы я выполняла это указание… лучше бы я их не слушалась!

Ника снова сглотнула и шумно перевела дыхание.

– Только не начинай себя винить, - начиная догадываться, в чем главная проблема, попросил я тихо.

– Как не начинать? Как?! Потом и муж, и свекровь в один голос заявили, что это я проспала сына! Он до утра ни разу не заплакал, не забеспокоился. А утром я не смогла его разбудить! Он… он еще был жив и прожил еще два дня. Оказалось, эти пятнышки были признаком менингококка. За одну ночь эта проклятая инфекция разнеслась по всему организму, проникла в мозг и почки моего мальчика! Мне сказали, что обращаться следовало еще вечером, когда пятнышки только-только появились, но

откуда мне было знать?!

– Ты не могла знать, Ника, - я привлек помощницу к себе, сжал крепко, так, чтобы не могла пошевелиться!
– Ты ведь не медик!

– Потом, позже, я все прочитала в интернете. Даже узнала, что где-то в Европе делают прививки от этой болезни. Почему у нас не делают? Почему не предупреждают матерей, что есть такая болезнь? Не рассказывают, как она опасна?!

Вероника заплакала. Я стоял, прижимал к груди ее голову, и медленно покачивался, баюкая несчастную женщину, мечтая усыпить, унять ее горе. Во мне медленно зрело понимание. Четкое, ясное.

– Вот почему ты так боишься снова рожать!

32. Вероника. Находка

Боюсь?
– Да! Скворцов попал в точку. Озвучил то, до чего сама я не смогла дойти. Не сумела заглянуть дальше, потому что видела и ощущала только боль, которая поглощала, сковывала, ослепляла.

Открытие потрясло меня. Оказывается, всеми моими действиями последние пару лет руководил только страх. Поэтому я все время бежала. От всех, от всего. Не пыталась бороться, не решалась остановиться.

Но бежать от Эдуарда мне не хотелось. Его руки так крепко и бережно сжимали мои плечи! На его лице было написано сострадание. Разве так бывает? Неужели существуют мужчины, способные так глубоко сопереживать чужому горю?

Поверить в это очень хотелось, хотя весь предыдущий опыт говорил мне, что расслабляться нельзя.

– Ты прав, Эд. Боюсь, - я оторвала голову от его груди. Выбралась из тесного кольца рук.
– И пока не знаю, как с этим справиться.

– Оказывается, нам обоим страшно.
– Эд криво, горько усмехнулся.
– Только ты боишься прошлого, а я - будущего. Пошли домой, Ника. Найджел уже нагулялся.

Больше к этому разговору мы не возвращались - ни в этот вечер, ни в другие. Скворцов стал отстраненным и сдержанным. Он не пытался поцеловать меня снова, и от этого на душе с каждым днем становилось все тоскливее. Но ведь я сама оттолкнула его - уже дважды!

К выходным я обзвонила больше половины объявлений, исписала пометками целый блокнот и назначила собеседование первой пятерке претенденток. Занимаясь домашними делами и поисками суррогатной матери для Эда, я то и дело вспоминала последнюю горькую фразу Эда: «Ты боишься прошлого, а я боюсь будущего».

Скворцов, как всегда, был прав.

Но ведь это глупо - бояться прошлого? Оно ведь уже ушло. Я его пережила, а значит - победила! Эти мысли удивительным образом меняли меня изнутри. Прогоняли боль, дарили утешение и желание жить - не существовать, а жить полной и яркой жизнью! Я вдруг почувствовала себя сильной - даже более сильной, чем раньше.

И мне безумно хотелось отблагодарить Эдуарда за этот подарок, постараться сделать так, чтобы он тоже почувствовал себя сильным и бесстрашным! Если бы я еще знала, как это сделать…