Светила
Шрифт:
В Резервном банке он предъявил лайковый мешочек с песком и по просьбе служащего передал содержимое на анализ и взвешивание. Оценка заняла какое-то время, но в итоге цену предложили хорошую, и Стейнз вышел из здания с чеком на двадцать фунтов – в жилетном кармане, у самого сердца.
– Постой, парень!
Стейнз обернулся. Со ступеней банка чуть привстал рыжеватый незнакомец лет пятидесяти, с очень обветренной кожей и очень красным носом. На щеках и подбородке топорщилась совершенно седая, недельной давности щетина.
– Чем я могу вам помочь? – осведомился Стейнз.
– Вы можете на пару вопросов ответить, –
– Нет, я на компанию не работаю.
– Ладно. Вот мой второй вопрос: честность или верность?
– Простите?
– Честность или верность, – повторил незнакомец. – Что вы ставите выше?
– Это шутка какая-то?
– Я серьезно спрашиваю. Если не возражаете.
– Что ж, – чуть нахмурился Стейнз, – трудно судить, что ценнее. Честность или верность. С определенной точки зрения можно сказать, что честность – это своего рода верность: верность истине… хотя верность разновидностью честности вряд ли назовешь! Наверное, в конечном счете, если бы мне пришлось выбирать между бесчестной верностью или неверной честностью, я бы скорее стоял за своих близких, или за свою страну, или за свою семью, нежели за правду. Так что, наверное, я отвечу, что выше ценю верность… в себе самом. А вот в других… насчет других у меня совсем иные ощущения. Я всячески предпочту честного друга – другу, который мне всего-навсего верен; и я бы охотнее хранил верность честному другу, а не подхалиму. Скажем так – мой ответ условен: в себе я ценю верность, в других – честность.
– Это хорошо, – похвалил незнакомец. – Очень, очень хорошо.
– Да ну? – улыбнулся Стейнз. – Я что, какое-то испытание выдержал?
– Почти, – кивнул незнакомец. – Я попрошу об услуге. По совести и на ваших собственных условиях. Гляньте-ка сюда.
Он пошарил в кармане и достал самородок размером с короткую сигару. Продемонстрировал его со всех сторон, повернул к свету:
– Красавец, правда?
– Очень красивый, – подтвердил Стейнз, но уже без улыбки.
А незнакомец между тем продолжал:
– Я его в долине Клуты нашел. Близ Отаго. Таскаю его с собой вот уж месяц – что там, два месяца, но я хочу его в землю обратить, понимаете, уже присмотрел себе участочек, но агент по продаже принимает только бумажные деньги. В том-то и проблема. Меня ограбили. У меня не осталось никаких документов, удостоверяющих личность. Мои бумаги, моя старательская лицензия – все пропало. Так что я не могу сам сдать этот самородок в банк.
– А-а-а, – отозвался Стейнз.
– Так вот я прошу об услуге. Сдайте этот самородок в банк за меня. Скажите, он ваш; скажите, вы его сами нашли, на землях Короны. Обменяйте мне его на банкноты. У вас это все и получаса не займет. А цену сами назначьте.
– Понимаю, – неуверенно протянул Стейнз. Он немного помялся и предположил: – Но вы же наверняка можете просто-напросто объяснить свою ситуацию работникам банка. Вы можете сказать им, что вас ограбили, – как только что сказали мне.
– Не могу я этого сделать, – вздохнул незнакомец.
– Но ведь есть архивы и учетные записи, – настаивал Стейнз. – Даже если документов при вас нет, существуют и другие способы выяснить, кто вы такой. Сводки корабельных новостей, например, и тому подобное.
Незнакомец покачал головой.
– Я значился в отагском сертификате, –
– О, – обронил Стейнз, чувствуя себя крайне неловко.
Незнакомец шагнул вперед:
– Я чистую правду говорю, парень. Это мой самородок. Я его сам нашел в долине Клуты. Я вам место точно укажу. Треклятую карту нарисую, если надо. Я не вру.
Стейнз снова задержал взгляд на самородке.
– За вас может кто-нибудь поручиться? – спросил он.
– Да я не то чтобы им хвастаюсь направо и налево! – огрызнулся незнакомец, потрясая кулаком. – Я разве похож на идиота? Один раз меня уже ограбили; второй раз я себя ограбить не дам. Кроме меня, к этому камешку прикасалась одна-единственная живая душа. Молодая девушка по имени Анна Уэдерелл. Вот она бы подтвердила, что я вам чистую правду говорю; да только она в Данидине, вот оно как, а слоняться здесь в ожидании почты мне несподручно.
Имя Анны Уэдерелл Стейнзу ничего не говорило, да он его сейчас толком и не расслышал, пока прикидывал, как бы половчее выпутаться из ситуации. Рассказ незнакомца звучал крайне неубедительно (Стейнз не сомневался, что самородок украден, а вор, страшась поимки, теперь пытается замести следы и, воспользовавшись помощью наивного простака, обратить улику в безликую наличность), а внешность так и вовсе доверия не вызывала. Да это же пьяница пропащий, судя по изможденному виду и налитым кровью глазам; даже с расстояния нескольких шагов от его одежды и дыхания разило перегаром.
– Агент по продаже земельных участков, говорите? – решил потянуть время Стейнз.
Незнакомец кивнул.
– Я себе участок приглядел, близ Арахуры. Лес – дело прибыльное. Хватит мне за золотом гоняться. Древесиной торговать – это честный бизнес.
– Как вас зовут?
– Кросби Уэллс, – отвечал незнакомец.
– Уэллс? – переспросил Стейнз, помолчав.
– Ну да, – подтвердил незнакомец. И внезапно набычился. – Вам-то что до этого?
Стейнзу вдруг вспомнился странный наказ, полученный от Фрэнсиса Карвера в гостинице «Боярышник» на Джордж-стрит месяцем раньше. «Сегодня меня зовут Уэллс, – заявил тот. – Фрэнсис Уэллс».
– Кросби Уэллс, – повторил Стейнз.
– Точно так, – подтвердил Уэллс, по-прежнему хмурясь. – Никаких тебе средних имен, никаких прозвищ и кличек, просто старина Кросби Уэллс, и все, – так я зовусь с того самого дня, как на свет появился. Доказать, понятное дело, ничего не могу. Ни черта не могу доказать без документов.
Поколебавшись немного, Стейнз протянул руку и представился:
– Эмери Стейнз.
Уэллс переложил самородок из одного кулака в другой – и мужчины обменялись рукопожатием.
– Может, назовете свою цену, мистер Стейнз? Буду очень признателен.
– Послушайте, – внезапно промолвил Стейнз, – а вы, случайно, не знакомы… Ну, то есть, простите мне, но… вы, часом, не знакомы с неким Фрэнсисом Карвером?
Юноша по сей день знал далеко не все о случившемся накануне его отъезда из Данидина – куда уходил Карвер в тот день, зачем ему понадобилось назваться чужим именем и почему небольшой сундук, в котором не было ничего, кроме пяти самых обыкновенных, ничем не примечательных платьев, обладал в глазах Карвера такой ценностью.