Светило малое для освещенья ночи
Шрифт:
— Пальма — симпатичная, правда? — утвердительно спросила Лушка.
Людмила Михайловна посмотрела на растение, дотронулась рукой до мохнатого пучка у земли.
— Когда-то тут прятался котенок, — добавила Лушка. — Уборщица принесла, чтобы гладили. Дежурная сестра для порядка выкинула его в форточку. А он уцепился за раму и висел. Всем был виден его розовый живот.
— Кошки часто приземляются благополучно, — неуверенно произнесла Людмила Михайловна. Фраза получилась дежурной.
— Кошки? — удивилась чему-то Лушка. — Да, кошки —
— Деточка… Нельзя ограничиваться только оценкой. Это безысходно. Оценка должна быть только половиной. А целое составится действием.
В Лушке возобновился интерес.
— И я тоже думала про действие. В нем что-то такое, что даже и не понять. Бог начался с действия, да?
— Я думаю, что Бог действием продолжился.
— Но всё равно действие его дополнило. Действие вообще дополняет. Но если кто-то… котенка за окно… ведь тоже действие?
— Ну, какая тут проблема, деточка? Твое действие должно превышать исходные ингредиенты, только и всего. Иначе оно становится действием распада.
Лушка моргнула. Проверила что-то своим счетчиком. Не возразила.
— Он и правда остался жив, — проговорила она задумчиво.
— Кто? — не поняла Людмила Михайловна.
— Котенок. А она… Я думала — она уволится. А она стала вообще оловянная. Выполняет правила. Вы не думаете, что у людей с правилами что-то не так?
— Тесновато? — спросила Людмила Михайловна. Лушка кивнула. — Из множества правил можно оставить только десять. На десять ты согласишься? — Людмила Михайловна снова потрогала войлочную развилку, с уважением измерила взглядом арку листьев. — Хорошая пальма. По-моему, она действует успокаивающе.
— Она со мной разговаривает, — сказала Лушка.
— Я понимаю, ты мне устроила экзамен. Наверно, я его не выдержала.
— Она правда разговаривает, — тихо проговорила Лушка. Если и этот человек ей не поверит, что тогда?
— Я не спорю, деточка. Но только прими во внимание, что у меня нет такого слуха, как у тебя.
Лицо Лушки разгладилось. Она устало улыбнулась.
— А мне этот слух… Я не знаю, зачем он мне.
— Ты можешь много необычного, да? — осторожно спросила Людмила Михайловна.
— Я, наверно, всё могу, — печально проговорила Лушка. — Это очень просто. Мне иногда непонятно, почему остальные не могут.
— Тебя здесь задерживают из-за этого?
— Может быть. Но вообще-то тут другое. Тут много всего. Он хочет, чтобы я как все. Чтобы я отказалась. От того, что у меня. Что мое. Могу и отказаться, может быть. Но только добровольно. А он хочет сломать. Он здесь всех сломил.
— Кто?
— Псих-президент.
— Краснов? Да, я поняла, что он неоднозначный человек. Слушай, деточка, я добьюсь для тебя врачебной комиссии, тебя выпишут.
Лушка сумрачно качнула головой:
— Нет. Если бы я захотела, я бы давно ушла.
— Ушла? Ну да. Но это другое. Зачем всем противостоять без особой необходимости? Только множить напряжение в мире.
— Нет, Людмила Михайловна. Никакой
— Должна?
— Вы сами знаете. Я виновата. И должна терпеть.
— Но терпеть можно и не в больнице.
— Но я-то в больнице. Раз я попала сюда, я должна быть здесь. Я не признаю за собой права на особняк с удобствами. Хотя — вот смешно! — все началось с особняка… Ну, и еще всякое. Здесь одна — ну, женщина, Марья. Она знает то, что мне нужно. Знала.
— С ней что-то произошло?
— Ну, можно сказать, что она забыла.
— А ты не хочешь сказать мне более определенно? Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Марья знает то, что тебе нужно?
— Она знает, как устроен мир.
Людмила Михайловна помолчала, переваривая. Переспросила:
— Ты уверена, что она знает? Деточка, послушай… Устройством мира интересовались миллионы людей. Об этом написаны тысячи книг. Из поколения в поколение переходят сотни философских систем… Ты уверена, что нашла самый доброкачественный источник знания?
Лушка помолчала. Подумала, как объяснить, чтобы про Марью поверили. Людмила Михайловна терпеливо ждала. Она чувствовала, когда нужно ждать.
— У нее живое, — определила наконец Лушка.
— А можно мне побеседовать с ней? — спросила Людмила Михайловна.
— Она… Она сейчас не может, — смутилась Лушка, представив Людмилу Михайловну, беседующую с Елеонорой.
— А если память к ней вернется?
— У нее уже было. И проходило. Если бы я ушла, не дождавшись… Это предательство. И вообще мне здесь лучше. Здесь… Ну, постороннего нет. Со всех сторон в тебя — как в фокус. Если я уйду — все рассеется, и мне не собрать.
— Неожиданная раскладка. Мне надо привыкнуть.
— А к вам не относится? — раздался над ними резкий голос дежурной сестры. — Все давно разошлись!
— Извините, милочка, мы действительно не слышали, — поднялась Людмила Михайловна. — Ухожу, ухожу!
Дежурная проворчала еще что-то возмущенное и пошла проверять палаты.
— В таком учреждении и такая невыдержанная… — покачала головой Людмила Михайловна. — Я поговорю с Красновым.
— Ой, лучше не надо! — вырвалось у Лушки.
— Ты его боишься? — внимательно посмотрела Людмила Михайловна.
— Я, — Лушка пожала плечом, — не боюсь. Но это знаете, как говорят… — Она задержалась на мгновение, вздернула нос и твердо произнесла: — Чтобы не воняло.
Людмила Михайловна покачала головой, не соглашаясь.
— Нет, Лушенька, тут ты неправа. От достоинства нигде не надо отказываться.
— Вы всё еще здесь? — изумилась дежурная сестра. — Русского языка не понимаете?
— Милочка моя, не стоит в таком тоне говорить с человеком старше вас, если даже он вас чрезвычайно раздражает, — спокойно глядя в лицо дежурной, произнесла Людмила Михайловна. — В таком тоне, милая, не стоит говорить ни с кем.