Светлое будущее
Шрифт:
Окаменел. И даже руки его не дрогнули, чтоб обнять меня в ответ. Стоит, не шевелится. Не дышит.
Глубокий, шумный мой вдох, давя рыдания. Рыком:
— Мира… Мирон, я не знаю, сколько у тебя таких шлюх, как я… было, будет… и есть. Но прошу… либо сейчас отпусти, либо… как наиграешься — просто убей. А иначе… иначе тогда я уже точно не выдержу, не смогу без тебя жить…
Жгучие, ужасные минуты рассуждений. Выбора…
И вдруг дернулся, несмело коснулся руками моей талии. Напор — и поддаюсь, отстраняюсь. И пусть страшно, ужасно ему взглянуть в глаза и там увидеть ответ, но
Зашевелились уста, да только звук раздался не сразу:
— Это что еще за… бред? — врастяжку, сухо, едва внятно. — Какие еще… шлюхи? — растеряно. Мгновение моего безмолвия в ответ — и вдруг взрыв: — Что ты, блядь, несешь?! Че тебя переклинило?! — Нахмурился в момент: — Это эта Сука, да?! Она тебя надоумила? — молчу, а потому тотчас среагировал, будто прозрев. — Вот блядь такая!.. — дернулся от меня, но из последних сил сдержала, не дала уйти:
— Нет! — нервно рявкнула, отчего тотчас поддался. Остановился. Обернулся.
Взгляд в глаза:
— Че нет? ЧЕ НЕТ?! Если ты была спокойна последние эти дни! А то вдруг на тебе! — скривился, глаза отвел в сторону. — Домой поехали, — черствым, неоспоримым приказом.
— Мир… — отчаянно, вымаливая пощады, если все же она, я права. Не уступаю впервые деспоту.
Взор в очи:
— Че «Мир»?! — взбешенно, с раздражением. — Че ты мне «Миркаешь»?! — будто яд, сплюнул мне в лицо. — Ты всякой ***ни надумала, а виноват опять Мирашев?! Так, блядь?! Какие бабы?! — гневно, криком уже, окончательно слетая с катушек. Вырываясь, отстраняясь от меня, разъяренно жестикулируя. — Че ты несешь?! Да мне, блядь, тебя с головой хватает! — махнул рукой. — Мозг выносишь так, что куда мне еще одна?! Я же не железный! Или сколько ты там напридумала?!
Виновато опускаю очи.
Закачал головой в негодовании. Цыкнул, смолчал, сдержал еще какие-то ругательства.
— Но ты же… со мной не спишь, — робко, жутью давясь, будто лезвиями, добровольно разрезала нашу вселенную.
Вдруг рывок, ухватил за запястье, сжав до боли. Разворот — и потащил за собой в сторону вокзала.
Отчаянно семеню следом, заплетаясь в собственных ногах.
— Мирон! Мира, мне больно! — отчаянно пищу.
Игнорирует. Внутрь здание. Касса платного туалета. К окошку — и, живо достав из кармана все, что у него там было, швырнул скомканные деньги на тарелку:
— Нам на все. Никого не пускать, пока мы там.
* * *
Зайти внутрь, выгнать всех, кто там «застрял», грозя стволом.
— Давай не здесь! — отчаянно прошу его, моля, полностью уже осознавая и принимая свою участь, тщетный раз сгорая от страха и волнения.
Но не слушает. Не отвечает. Не реагирует.
Спешно закрыл дверь, провернув замка барашек, и ко мне. Расстегнул пуговицу на моих джинсах и силой рванул змейку вниз — запищала брезгливо молния. Не сопротивляюсь. Рывком стащил штаны вниз вместе с бельем. Стою, гляжу, жду, как далеко он зайдет. Немо изнемогаю от ужаса и паники. За руку — грубо развернул к себе спиной. Подал вперед — прошлась. Нагнул — уперлась руками на тумбу, раковину. Дрожу, подкашиваются
Шорох, страх, ожидание — и слой, с напором, не сразу, но вошел, проник в меня. На глазах моих тотчас застыли слезы. Странные, жуткие, смешанные чувства, ощущения: горькой радости и некого… психопатического облегчения. Пытается двигаться во мне — но не особо ловко выходит. Больно — терплю: сама напросилась и лишь бы теперь не отпугнуть. Когда-то да должны были мы эту черту пересечь. Ему это надо — и уж лучше я буду «исполнять», «давать», чем кто-то иной…
Еще рывок — и айкнула нечаянно. Поморщилась от неприятных ощущений, взрывающих во мне волну прошлого… волну отвращения и страха. Взор испуганно в зеркало, что напротив. Он, Мирашев. И пусть за мной его почти не видно, но вижу его лицо, очертания… — жуть, тошнота отступает. «Во мне Мирон. Никто-то иной. А ОН», — сумасбродной мантрой слова, давясь собственной никчемностью и заливаясь отвращением к самой себе.
И снова движение — сухо, больно… неестественно.
Дефектная. Я — ДЕФЕКТНАЯ. Правильно все говорили… Я — урод. Фригидная. И даже… на секс не способна. Только и могут что… больные извращенцы насиловать, наслаждаясь моими страданиями, криками… мольбой и плачем.
— Малышка, расслабься.
Поежилась от его голоса.
Еще движение — и не выдержала взвизгнула от боли.
Момент — и вышел.
Потекли позорно соленые потоки шальной рекой по моим щекам — облажалась. Теперь точно… облажалась.
Потеряю я его. Окончательно и безоговорочно… потеряю.
Какой-то… «правильной» шлюхе достанется, которая все знает и умеет, которая не бракованная. И в которой в башке — не вздор.
Вдруг движение — надел на меня белье, штаны. Обнял за плечи. Попытка развернуть к себе лицом — но тотчас отбиваюсь, вырываюсь, отталкиваю его в сторону — поддается. Страшно, чтоб заметил слезы. И то, если это уже не произошло. А потому опускаю усерднее голову, увиливая и от предательского отпечатка в зеркалах. Шаги к кабинке:
— Я писать хочу, — вру; живо проталкиваюсь за дверь. Забилась в угол.
…тихо, немо, закрыв рот рукой, зажав со всей дури, завыла от унизительной, мерзкой, собственной неполноценности, никчемности, ущербности. «ПОТЕРЯЛА, — грохочет приговор, окончательно накрывая прозрением. — Я… его… потеряла».
Сейчас отвезет обратно, посадит под замок (?), а сам уедет черти куда, туда… где…
как там Алиса говорила… И то, это пока… чтоб не выглядеть балаболом, а дальше — и того… выбросит долой.
Сука тупая ты, Ника! Сука! Конченная уродка! Даже ноги раздвинуть «нормально» не в состоянии! Училась бы лучше у Ритки!.. А то пальцем на нее тыкала — а она оказалась в сотни раз лучше тебя!
В сотни!
…если не в тысячи.
Глубокие, до боли вдохи, прогоняя жалость к себе, комкая боль от грядущего окончательного падения — и собраться с духом. Тряпкой стала. Какой ты, тупая овца, тряпкой стала! Только и давишь сопли… а еще на Мирашева заришься! Сука убогая!
Вдох-выдох. И, в очередной раз стерев «остатки» позора со щек, выйти к умывальникам.