Светлячок надежды
Шрифт:
Мара неуверенно улыбнулась. Если отец догадается, какой хрупкой и уязвимой она себя чувствует, то расстроится еще больше. Но одно Мара знала точно: вернуться теперь в Лос-Анджелес она не может.
– Мне понравилась доктор Блум, – сказала Мара. – Группа, конечно, так себе, но мне все равно.
Отец нахмурился:
– Она в Сиэтле. А тот врач в Лос-Анджелесе…
– Я хочу остаться здесь на лето, папа. Жить с Талли. Мне нравится доктор Блум. – Она повернулась к Талли, которая замерла словно громом пораженная. – Можно мне пожить
– Ты шутишь? – сказал отец. – Талли не подходит на роль дуэньи.
Мара уперлась. Она вдруг поняла, что хочет именно этого.
– Мне уже не одиннадцать лет, папа. Мне восемнадцать, и в сентябре я все равно уеду учиться в Университет Вашингтона. Тут я смогу завести новых друзей и видеться со старыми. – Она подошла к нему. – Пожалуйста!
– Я думаю… – подала голос Талли.
– Я знаю, что ты думаешь, – оборвал ее отец. – Именно ты считала, что нужно разрешить ей пойти на концерт «Девятидюймовых гвоздей», когда ей было четырнадцать. А еще поощряла мысли о модельном бизнесе в Нью-Йорке, когда она была в восьмом классе.
Мара посмотрела ему в глаза.
– Мне нужно побыть одной, папа.
Она видела, какая борьба происходит у него в душе – он не был готов ее отпустить, но видел, что ей этого хочется. Может быть, ей это даже необходимо.
– Неудачная идея. – Отец повернулся к Талли. – У тебя даже цветы погибают. И ты ни черта не понимаешь в детях.
– Она взрослая, – возразила Талли.
– Пожалуйста, папа! Пожалуйста!
Он вздохнул.
– Черт!
Мара поняла – дело сделано. Отец посмотрел на нее.
– Я ухожу с работы в Лос-Анджелесе. В сентябре мы возвращаемся в наш дом на острове Бейнбридж. Это должно было стать сюрпризом. Мы хотим жить тут, пока ты будешь учиться в университете.
– Отлично, – сказала Мара, хотя сообщение ее нисколько не обрадовало – ей было все равно.
Отец перевел взгляд на Талли.
– Позаботься о моей девочке, Талли.
– Мара мне как дочь, Джонни, – ответила она.
И он сдался.
Час спустя Мара, сгорбившись, сидела в кресле в кабинете доктора Блум. Минут десять она не отрывала взгляда от фикуса в углу, пока доктор Блум что-то писала.
– Что вы пишете? Список покупок? – спросила Мара и посмотрела на ее руки.
– Нет, не список покупок. А ты как думаешь?
– Понятия не имею. Но если вы не собираетесь ничего говорить, зачем я тут сижу?
– Значение имеет только твой голос, Мара. И ты знаешь, что свободна и в любую минуту можешь уйти.
– Меня ждут Талли и папа.
– И ты не хочешь, чтобы они узнали, что ты не согласна лечиться. Почему?
– Вы только задаете вопросы?
– Я задаю много вопросов. Я могу помочь тебе разобраться в своих мыслях. У тебя депрессия, Мара. Ты достаточно умна, чтобы это понимать, и ты режешь себя. Полагаю, тебе было бы полезно задуматься, почему ты
Мара посмотрела ей в глаза.
Взгляд доктора Блум был твердым.
– Я действительно хочу тебе помочь. Если ты позволишь. – Она помолчала. – Ты хочешь снова быть счастлива?
Мара хотела этого так сильно, что у нее кружилась голова. Она жаждала снова стать той девочкой, которой была прежде.
– Разреши мне помочь.
Мара подумала о шрамах на своих бедрах и руках, о том, как завораживала ее боль, о невыразимо прекрасной крови.
Не сдавайся, малыш!
– Да, – ответила она. Но, как только это слово слетело с ее губ, в груди образовалась тяжесть.
– С этого и начнем, – сказала доктор Блум. – А теперь наше время истекло.
Мара встала и вслед за доктором Блум вышла из кабинета. В приемной она первым делом посмотрела на отца. Он сидел на диване рядом с Талли и листал журнал, не задерживаясь на страницах с текстом. Увидев ее, отец вскочил.
Сказать он ничего не успел – первой заговорила доктор Блум:
– Мы можем поговорить, мистер Райан? У меня в кабинете.
– Я тоже пойду, – сказала Талли, и через секунду они исчезли, оставив Мару в приемной.
Она оглянулась на закрытую дверь. Что им говорит врач? Доктор Блум обещала, что все сказанное во время сеансов не подлежит разглашению. «Тебе восемнадцать, – говорила она. – Ты взрослый человек. Наши сеансы – это наше с тобой дело».
– Ну-ну.
Мара медленно повернулась.
Пакстон стоял у стены, скрестив руки. Одет он был снова во все черное; старомодный жилет мешком висел на нем, а треугольный вырез открывал татуировку, которая змейкой шла от ключицы к горлу. Там было написано: «Не хочешь присоединиться к моему медленному погружению в безумие?» Пока Мара разглядывала рукописные черные буквы, Пакстон придвинулся к ней.
– Я думал о тебе. – Он ласково коснулся рукой ее ладони. – Ты умеешь развлекаться, девочка из пригородов?
– Ага, принесение в жертву животных?
Его улыбка была медленной и чарующей. Никто еще не смотрел на нее так пристально, как будто она съедобна.
– Встретимся завтра в полночь.
– В полночь?
– Час колдовства. Готов поспорить, ты встречалась только с приличными парнями – ходила в кино и на вечеринки у бассейна.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
Пакстон снова улыбнулся, глядя прямо ей в глаза. Мара видела, что он уверен в себе – и в ней.
– Приходи.
– Нет.
– Комендантский час, да? Бедная маленькая богатенькая девочка. Ладно. Буду ждать тебя у беседки на Пайонир-сквер.
Беседка на Пайонир-сквер? Там, где бездомные спят по ночам и клянчат сигареты у туристов?
Мара услышала, как за ее спиной открывается дверь.
– Спасибо, доктор Блум, – говорил отец.
Мара отпрянула от Пакстона. Он тихо засмеялся, и, уловив жестокие нотки в его смехе, она замерла.