Светлячок надежды
Шрифт:
– Что?
– Не те подарки, что преподносят женщине, с которой хотят вместе состариться.
– А что бы это могло быть?
Я пожимаю плечами. Откуда мне знать?
– Может, домашние тапочки или фланелевая ночная рубашка. – Я вздыхаю. – Послушайте, Десмонд, я и правда устала. – День был ужасным. – Спасибо, что приехали.
Я вижу, как он ставит чашку на кофейный столик и медленно поворачивается ко мне. Потом берет меня за руку и поднимает на ноги. От его взгляда становится трудно дышать. Он видит меня насквозь – видит незащищенность и страх.
– Талли, вы похожи на волшебницу
– Уходите, – устало говорю я. Я ненавижу его за этот вопрос, за то, он обнажил мое одиночество, мой страх, за то, что ведет себя так, словно не видит, что я ничего не могу изменить. – Пожалуйста! – Мой голос дрожит и срывается. У меня единственное желание – забраться в постель и уснуть.
22
Шалотт – героиня баллады английского поэта Альфреда Теннисона.
Завтра будет легче.
18
К июню десятого года я понимаю, что влипла, но не знаю, как из этого выбраться. Депрессия опускается на меня, словно колокол. Я чувствую, что оторвана от всего и от всех. Даже еженедельные звонки Марджи по средам не поднимают мне настроения.
Я с трудом встаю и полусонная бреду в ванную. Сколько таблеток снотворного я приняла этой ночью? Я не помню, и это меня пугает.
Я глотаю ксанакс, чтобы успокоить нервы, и встаю под душ. Честно говоря, таблетки уже помогают плохо, и мне приходится все увеличивать и увеличивать дозу, чтобы почувствовать хоть какой-то эффект. Я знаю, что это должно меня беспокоить, и действительно беспокоюсь – но как-то отстраненно.
Стянув мокрые волосы в хвост, я облачаюсь в тренировочный костюм. В голове пульсирует боль.
Я пытаюсь что-нибудь съесть – это должно помочь, – но желудок сжимают спазмы, и я боюсь, что меня стошнит.
Утро ползет медленно, как улитка. Я пытаюсь читать, смотреть телевизор и даже пылесосить квартиру. Но ничего не отвлекает меня от мыслей о том, как мне плохо.
Может, бокал вина принесет облегчение? Всего один. Ведь уже полдень.
И действительно, вино помогает. Чуть-чуть. И второй бокал тоже.
Я решаю – в очередной раз – больше не пить, и в эту секунду звонит мой сотовый. При виде имени на дисплее я бросаюсь к телефону, словно это звонит Иисус Христос.
– Марджи!
– Привет, Талли.
Я опускаюсь на диван, понимая, как необходимо мне было услышать знакомый голос.
– Как хорошо, что вы позвонили!
– Я в городе. Хотела бы зайти. Буду минут через двадцать. Впусти меня.
Я вскакиваю, едва удерживаясь, чтобы не закричать, как это важно для меня. Я поговорю с Марджи, которая мне почти мать. Может быть, она мне поможет.
– С радостью.
Я отключаю телефон и бросаюсь в ванную, где поспешно сушу волосы и наношу на них гель. Затем крашусь, надеваю джинсы и
Услышав звонок, я бросаюсь к двери и открываю ее.
На пороге стоит моя мать, худая и потрепанная, похожая на кусок старой веревки. Одета она как беженец из коммуны семидесятых годов: мешковатые штаны, сандалии «Биркеншток» и вышитая мексиканская накидка, каких я не видела уже много лет. Седые волосы схвачены кожаной лентой, которую мать повязала на лоб; свисающие пряди обрамляют узкое, морщинистое лицо. Я так озадачена ее появлением, что не нахожу слов.
– Меня прислала Марджи, – говорит она. – Но это была моя идея. Я хотела тебя видеть.
– Где Марджи?
– Она не придет. Это я хотела тебя видеть, но знала, что ты не откроешь мне дверь.
– Зачем ты пришла?
Мать протискивается мимо меня в квартиру, как будто у нее есть право здесь находиться.
В гостиной она поворачивается ко мне и неуверенным, хриплым голосом говорит:
– У тебя проблемы с алкоголем или наркотиками.
На мгновение я вообще перестаю что-либо соображать. «Меня застукали». Из всех чувств остаются только страх и унижение, словно я голая, беззащитная, сломленная. Я отступаю и качаю головой.
– Нет! Нет, у меня есть рецепт на лекарства. А ты говоришь так, словно я наркоманка.
Эта мысль вызывает у меня смех. Она что, думает, что я ошиваюсь на перекрестках, покупаю наркотики, колюсь и отключаюсь прямо на улице? Я хожу к врачу. И Бог свидетель, покупаю таблетки в аптеке. Потом я пытаюсь понять, откуда могли взяться эти обвинения.
Мать придвигается ко мне. Здесь, в моей гостиной, оформленной по индивидуальному проекту, она явно не на месте. Морщины и пигментные пятна на ее лице, словно список всех моих разочарований. Я не могу вспомнить, чтобы она хоть раз целовала меня, обнимала, говорила, что любит. А теперь она говорит, что я наркоманка, и хочет мне помочь.
– Я прошла курс реабилитации, – говорит она робким, неуверенным голосом. – Думаю…
– У тебя нет никакого права мне ничего советовать! – Я уже кричу. – Ничего, ты меня понимаешь? Как ты смеешь являться сюда и осуждать меня?
– Талли, – говорит мать. – Марджи сказала, что последнее время у тебя заплетался язык, когда она с тобой разговаривала. Я видела твою фотографию по телевизору и знаю, как тебе трудно.
– Уходи. – Голос у меня дрожит.
– Почему ты приезжала ко мне в Снохомиш?
– Я пишу книгу о своей жизни. Но ты ничего о ней не знаешь.
– У тебя были вопросы.
Я смеюсь, но чувствую, как на глазах выступают слезы. Это приводит меня в ярость.
– Да. И я многое узнала.
– Талли, может…
– Никаких «может». Не от тебя. Хватит. Мне ничего не нужно. – Я хватаю ее под руку и тащу за собой к двери – мать почти ничего не весит. Не дав ей ничего сказать, я выталкиваю ее в коридор и захлопываю дверь. Потом иду в спальню, забираюсь в постель и натягиваю одеяло на голову. В темноте слышится мое громкое дыхание.