Светлые дни и ночи
Шрифт:
– Спасибо, Геворк! Ты глыба! С тобой этот серый городок обретает смысл, – Клим хлопает Геворка по плечу, подставляя бокал для новой порции вина.
Лера целует старика в щёку. От этого поцелуя Геворк картинно теряет дар речи и сквозь слезу прочувственно чтит своих друзей.
Отужинав, утомлённая пара замедляет жизнедеятельность и утихомиривает эмоции. Утопают в креслах. Говорить не хочется. Клим нечасто потягивает золотистое вино и задумчиво рассматривает гармоничные, но словно ускользающие черты лица супруги. В этих чертах необычно то, что очень трудно запечатлеть тот
Сегодня эти яркие тёмно-соломенного цвета волосы на скорую руку прибраны двумя разными заколками. Хитрющие светло-коричневые ореолы прячутся в узковатых, на северный манер, прорезях глаз, прикрытых волнительной линией подвыгоревших на солнце тёмно-соломенных бровей. Прямые, лишь слегка подкопчённые солнцем, нос и лоб. Чуток излишне островатые скулки. Тонкие губы, редко удостаивающиеся карандаша и помады. Игрушечный подбородок на тонкой шее. Золотистый пушок на румяной щёчке и чуть потемнее над верхней губой. Все это и знакомо и, вместе с тем, волнительно ново.
Климу нравится почти каждый вечер соблазнять Леру заново, как женщину, которую видит впервые. Эта игра, правила которой он создал для себя сам, вот уже более пятнадцати лет всё больше затягивает непредсказуемостью его собственных поступков. Как человека, главное для которого – изучать самого себя не только изнутри, но и наблюдать со стороны. Он импровизатор, кредо которого по возможности избегать повторений. Он вспоминает, что из-за каких-то своих внутренних обид, причём не на Леру, нет, а просто на судьбу, на профессию, на растяпу почтальона, наконец, уже три, нет, четыре ночи не спал с ней. «Отчего я такой болван?»
К их столику подходит Валентин. Он лишь слегка кивает Климу в знак приветствия и приглашает Леру на медленный танец. «Ох, ты быстр, как хорь, мистер Поэт, только и остается поразмыслить о том, что иногда приятно лицезреть своего партнёра, так сказать, из партера… Как любимая движется в танце, хм… Но только иногда…» – только теперь Клим замечает, что оказывается, в ресторане звучит хорошая музыка (Геворк большой знаток не только по кулинарной части), а вокруг веселятся люди, многие из которых за последние три недели успели стать приятелями. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать одних, кивает другим, подмигивает третьим. Заметив, что фужер пуст, он ищет глазами официанта, но, передумав, встаёт и направляется к стойке бара.
Восполнив вино, он перехватывает взгляд Генриетты Палны и приветствует её, слегка приподняв бокал. Генриетта Пална вальяжно располагается в своём любимом старинном кожаном кресле, разбросав у подножия многочисленные юбки тяжёлого парчового платья с пелериной. Тёмно-бордовое одеяние разбрасывает блики и отражается в хрустале и фарфоре. Генриетта Пална, как всегда, пьёт чай и тянет свою единственную за вечер сигарету через длинный и тонкий старомодный дамский мундштук. Она сдержанно, как и подобает настоящей аристократке, кивает фотографу, который неделю назад выполнил
Раскрасневшийся Валентин бережно держит Леру за талию. Его пальцы беспрепятственно ощущают волнующую плоть сквозь влажную ткань сарафана. Темп танца замедляется и Лере начинает передаваться возбуждение Валентина. Она сначала ближе прижимается к нему, потом, спохватившись, пытается отстраниться, но уже требовательная рука всё глубже придвигает её тело к противоположной плоти. Возбуждение сменяется легкой паникой, Лера ищет глазами мужа и не находит его. Валентин вдавливается в неё всё неистовей и вдруг почему-то отпускает.
– Лера, – говорит он ей в ухо. – Вы – это всё, что есть у меня в жизни. Вы – и сила моя и слабость. Вы – мой сон и моя явь. В вас кроется тайна моего существования, поскольку вы – единственный персонаж, лучше которого я никогда не смогу создать сам. Я безнадёжно болен вами, и переполнен любовью к вам. Скажите же теперь, прошу вас, как я должен поступить, чтобы не оскорбить вас, чтобы убедить вас в своей искренности, чтобы быть рядом с вами, чтобы…?
– Тсс! Не говорите ничего больше! Это напоминает маленькую поэму. Просто напишите её. И это будет шедевр. Я тоже люблю вас, Валентин. Вы очень талантливы, умны, красивы, может быть я даже увлечена вами, но…
– Не говорите «но»!
– Но, – смело повторяет Лера, игриво отстраняясь от его рук, – у вас замечательная жена, а у меня прекрасный муж и…
– Стойте! Ни слова больше! Я боюсь, что это ваше «и» добьёт меня окончательно!
– И те отношения, – невозмутимо продолжает жестокая Лера, – которые сложились между нами к настоящему времени, идеально подходят к текущему моменту.
– Но ведь Клим вам изменяет!
– Вы тоже изменяете Анне.
Лера направляется к стойке. Клим подаёт ей фужер. Она благодарит и игриво улыбается, лишь на секунду задумавшись о том, что только что всё могло сложиться иначе, возможно интереснее для неё самой, но вряд ли лучше, тем теперь.
Спустя минуту на соседнюю с Лерой табуретку грузно взбирается Капитан. После обмена приветствиями, он заказывает себе двойную порцию коньяка и принимается заводить часы.
– Это чтоб потом не забыть, когда захмелею, – поясняет он окружающим.
– Капитан, – обращается к нему Клим, – когда отправимся к Штормящему мысу? Ведь, помнится, обещал.
– Хоть завтра. Ты, Климуша, хоть и с крезой, но я люблю тебя как сына.
– Завтра я, к сожалению, занят.
– Ага! Будешь отсыпаться после этой бессмысленной пьянки!
– Ну почему же бессмысленной? – начинает Лера. – Смысл, уже хотя бы в том, что с вами, Капитан, всегда приятно собутыльничать.
– Ну да, пьянею быстро. Со мной не надо соревноваться…
– Я тоже быстро пьянею, – призналась Лера, – оттого и цежу вино по глоточку.
– Ах, эти столичные штучки в юбках и на шпильках, – отвлекается Капитан на танцующих, – я не понимаю, как их носит палуба?
– И какой замысел вынашивает всевышний по их поводу? – подключается Клим.
– И стоило ли ему вообще затеваться! – скорчил рожу Капитан.