Светоч русской земли
Шрифт:
Две фигуры, большая и маленькая, уже удалились далеко, и того, что объяснял маленький сухощавый клирик большому и тучному, который слушал, кивая головой, уже не слышно, только одно слово "Константинополь" доносилось до нас, когда тот и другой заворачивали за угол галереи, скрываясь из глаз.
Глава 5
Каменная зала Вавельского замка, украшенная коврами, гудела, как улей во время роения. Гости пока ещё сдержанно делились новостями, там и тут вспыхивали шутки, возгласы нетерпения. Но вот вошли король и королева. Клики слились в рёв, прорезанный пением труб.
У русичей от одного вида пиршественных столов захватило дух. Золото и хрусталь, серебро и узорный фаянс, а то и привозной фарфор, кубки, вазы с цветами и зеленью. Слуги разносили миски с накрошенными в них яблоками - для мытья рук. Ядвига, подняв веницейский бокал с красным вином, размахнувшись, обрызгала вином дорогие скатерти:
– Ешьте, пейте и не стесняйтесь, гости дорогие!
Ей ответил восторженный рёв шляхты. И вот понесли меды и вина в корчагах и бутылях, покатили бочонки с пивом, на шестах вынесли дымящие, исходящие паром под крышками серебряные котлы с рыбной и мясной ухой. На подносах и тарелях разносили варёную и жареную снедь по столам. Русичи, утеснённые на краю, во все глаза смотрели за редким зрелищем, трогали двоезубые вилки, им привычнее есть мясо руками, отрезая ножом. А тут ещё паштеты, жареные фазаны и павлины, покрытые перьями, пироги и конфеты, неведомые русичам, позолочённый торт.
На переменах слуги сняли верхние, залитые вином и жиром скатерти, под которыми в несколько слоёв лежали свежие, подливали и подливали в кубки вино. В перерывах в зал вступили жонглеры, фокусники, певцы. Два рыцаря долго дрались на мечах, высекая искры. Соня потащила Василия из-за стола, в ряды танцующих. У княжича заплетались ноги, он едва не падал, закружась, но не покидал круг.
– Не пей больше!
– сказал ему за столом Данило.
– Смотрят на тебя!
Но вот король начал раздавать подарки панам; вот все повалили во двор - смотреть на турнир.
Тут Соня подхватила Василия:
– Давай убежим!
– Куда?
– спросил сунувшийся к ним Данило Феофаныч.
– Кататься!
– сказала Соня, смеясь.
– Постой!
– старик поспешил следом.
– Возьми молодцов! Кого из наших кметей с собой!
И вот они понеслись, обгоняя свою свиту. Проскакав в опор по улицам Казимержа, вылетели за город.
Софья гнала коня, разгоревшись лицом и изредка посматривая на отстающего Василия. Замелькали первые деревья. Софья свернула на тропинку, сделав знак своим литвинам, и те отстали, задержав русичей с собой. Мелькнула чья-то хоромина с соломенной крышей, гумно, скирда хлеба. У скирды Софья соскочила с коня. Василий, едва не упав, спешился тоже. Соня смеялась, протягивала к нему руки, прижимаясь к пахнущей хлебом скирде. У Василий замглилось в глазах, он ринулся к ней, наталкиваясь на её протянутые руки, отбрасывая их и снова наталкиваясь. Соня продолжала хохотать, отпихивая его, сверкая зубами. Наконец, Василий прорвался, обхватив девушку, вдавил её в скирду и стал целовать лицо, щёки, нос, губы... Она сначала отбивалась и вдруг затихла, обняла, и они застыли в поцелуе. Неведомо, что бы произошло следом, но Соня отпихнула его, прислушавшись: "Едут!
– сказала и, ухватив его за кисти рук и прижав ладони Василия к своим грудям, глядя ему в глаза, спросила.
– Сватов пришлёшь? Не изменишь мне, князь?
– И на кивок Василия выдохнула.
– Верю тебе!
– И притянула к себе, поцеловала и отбросила.
– Едут!"
Василий стоял, ошалевший, подскакавший русский дружинник подвёл ему отбежавшего коня, а литвины поймали и подвели каурую кобылу Софьи.
Они взобрались в сёдла, тронулись рысью, потом перешли на шаг, поднимаясь по тропинке в гору, откуда показался им Краков, украшенный стягами.
– У тебя на Москве - так же красиво?
– спросила Софья.
– Нет! По-иному!
– ответил Василий.
– У нас рубленые терема, токмо Кремник да церкви - камянны... А так - боры! Раздолье! Далеко видать! Да... Узришь сама!
Софья глянула на него искоса и опустила глаза, чтобы Василий не увидел её победоносной улыбки.
Глава 6
Киприан отложил гусиное перо и отвалился в креслице, полузакрыв
"Близок - закат!" - подумал он, и мысли перенеслись к Дмитрию, так и не простившему ему бегства из Москвы. Отказавшись от помощи Киприана, Дмитрий обрёк себя на излишние трудности, из которых он не выбрался и по сей день.
В каменное полукруглое окно кельи задувал ветерок. Был конец апреля. Там, в этом сияющем полукружьи, царила весна, всё цвело и благоухало. Если выйти сейчас за ворота, встретишь старика Папандопулоса с осликом, развозящего корзины с живой рыбой. Эконом Студитского монастыря тоже пользуется его услугами. Папандопулос - стар и согбен. Кожа у него на лице от солнца и времени тёмно-оливкового цвета, руки в узлах вен и мозолях. Но когда бы и через сколько лет Киприан ни приезжал сюда, всякий раз встречал этого старика с осликом. И казалось порой: пройдут века, рассыпятся мраморные виллы, а Папандопулос или такой же, как он, другой старый грек всё будет возить рыбу с пристани в таких же корзинах, и так же останавливаться у ворот, цепляя безменом рыбьи тела, и прятать полученные медяки в складки своего плаща. Будто время, властное над прочими, невластно над ним - до того, что тянуло спросить: не застал ли он ещё Гомера или аргонавтов, проходивших мимо этих берегов за золотым руном?
...И что бы стоило остаться в монастыре, махнуть рукой на все эти дрязги в секретах патриархии! Он вспомнил покойного Дионисия Суздальского и покрутил головой. Ему, приложившему руку к этой смерти, стало пакостно, и теперь, когда совершившееся совершилось, он не чувствовал к мёртвому митрополиту никакого зла, до того, что готов был сочинить энкомий в его честь. Всё-таки совершаемое чужими руками можно при желании и не приписывать себе! Вот это рукописание жития, переводы книг, вот этот его труд останется! Останется и перейдёт в грядущие века! А судьба архиепископа Дионисия... Что ж! Мир праху его! Он не желает ему в загробной жизни никакого горя!
В окно донёсся крик ослика и шум голосов. Верно, Папандопулос ввёл своего осла во двор обители и сейчас торгуется с экономом... Как бы там ни было, но перевод "Лествицы" окончен, и следовало просить патриарха и клир отпустить его в Литву спасать тамошние церкви от уничтожения. Зимой католики начнут крестить литвинов, и надо добиться, чтобы хотя бы православных оставили в покое!
В том, что ещё не приехавшего Пимена снимут, а его поставят митрополитом на всю Русь, он почти не сомневался... Если генуэзцы всё-таки не настоят на своём! Они теперь - уже не хозяева в Царьграде! И пока хозяевами являются не они, эта неопределённость всё будет тлеть, доколе... А что - доколе? Допустит ли его Дмитрий в Москву, даже и после утверждения его кандидатуры патриаршим синклитом? И вся эта грызня и разномыслие творятся перед лицом уверенных в себе и настырных латинских легатов! Как жаль, что уже нет Филофея Коккина! И этот император, готовый на унию с Римом, готовый на что угодно, лишь бы ему не мешали охотиться за очередной юбкой! Всё было плохо тут, в Царьграде, плохо было и в Вильне и в Киеве... Православная церковь крепка была только на Москве, но туда его и не пускали!
Надо добиваться, чтобы его отправили в Литву. Встретиться с княжичем Василием, наследником московского престола, а там... А там всё в руке Господа, долженствующей, в конце концов, благословить его, Киприана, на Русскую митрополию!
Нет! Не сможет он остаться рядовым иноком, да даже и настоятелем монастыря... После всего, что было, после этой многолетней, изматывающей борьбы за высшую власть в Русской церкви! И уступить и принять католическое крещение, как втайне предлагалось ему, стать, если повезёт, даже и кардиналом римского папы, он не может. Православие слишком у него в крови, в душе. Он не нужен там, там ему нечего станет делать! Не нужны его переводы греческих книг на славянский язык, поскольку богослужение у них идёт на латыни, не нужны знания, не нужен исихазм, объявленный наваждением и обманом Духа в римской церкви... В той, что за деньги продаёт отпущение грехов, замещая уже не святого Петра - Господа! За плату! С Содомом и Гоморрой сравнились они своим нечестием!