Светоч русской земли

Иванов Сергей Иванович

Вот теперь он струсил и боялся даже пошевелиться, чтобы не улететь назад. Он готов был завыть, готов был закричать или позвать няню, и - не сделал этого. Протянув вперёд руки, он погрузил их в пыль чердака, нашёл что-то твёрдое и, ухватившись за это твёрдое, потащил своё тело дальше и, несколько раз взмахнув по-лягушачьи ножками, зацепился коленом за срез бревна, и тогда быстро-быстро, ящерицей, заполз наверх. Он ещё полежал, боясь даже поднять голову, но вот он встал и осмотрелся, и почувствовал запах яблок, и долго дышал этим запахом, и потом встал, и посмотрел вниз, дивясь и ужасаясь проделанному пути, а затем уселся на край и стал болтать ножками, озирая вершины деревьев сада, тын и поля за

садом, и соломенные кровли деревни в дымке вечереющего неба, и коровок возвращающегося стада... И не удивился появлению матери. Теперь, когда он исполнил задуманное, она и должна была прийти к нему. И, радуясь, протянул к ней руки, когда Мария, поднявшись на нижние ступени, стаскивала с чердака и прижимала к груди своего детёныша.

Никто так и не узнал об этом первом деянии Варфоломея, ни мать, ни няня, ни старший брат, ни дворовые мальчишки. А он молчал, не хвастал, даже братику Петюне не рассказал о своём восхождении на чердак. Не хотелось говорить, да словно и незачем было - лазят же мальчишки туда ежедневно за яблоками!

Но в чём-то с тех пор укрепился Варфоломей, что-то понял, постиг в себе. И это нечто сначала незаметно, а потом всё больше начало выделять Варфоломея из круга сверстников.

Глава 8

Мать воспринималась им как ощущение - её голос, руки, тёплые и уютные; отца, далёкого и строгого, Варфоломей уважал и боялся; но благоговение вызывал в нём старший брат, Стефан. Он врывался шумный, что-то говорил, кричал, хохотал или гневался, не обращая внимания на меньшего брата, который, приоткрыв рот, мог часами взирать на обожаемого им почти сказочного героя, ради которого он мог забросить всех своих деревянных и глиняных лошадок.

Стефан уже учился в Григорьевском затворе, в Ростове, и ездил туда верхом. Учился он удивительно. Книги не читал, глотал, тут же пересказывая целые страницы, и уже мог разбирать по-гречески.

Варфоломею запомнился первый раз, когда брат удостоил его беседы, хоть Степан и не с ним хотел говорить, да близко никого не было, и он сделал своим первым слушателем четырёхлетнего малыша.

–  Семь дней! - фыркнув, говорил брат, продолжая начатый в школе спор. - Бабы бельё на солнце вывешивают, а Господь тем часом мир создаёт, да?

–  Почто? - спросил Варфоломей, и Стефан, обернувшись и присев перед ним, сказал:

–  Написано: Господь создал мир в семь дней! Понимаешь?

Варфоломей кивнул, глядя на старшего брата и повторив шёпотом: "Семь дней!"

–  Так вот! Господь создавал и небо, и солнце, и звёзды, и твердь отделил от воды! Дней-то ещё не было, понимаешь?

Варфоломей кивнул, запоминая, хот и не понимал ничего. Но у него было свойство запоминать, не понимая, а потом додумывать. И этот разговор он додумывал потом несколько лет, так и этак поворачивая и укладывая в голове слова Стефана.

–  Дак вот! - продолжил Стефан, - сии слова надобно понимать духовно. Семь дней, это – не дни, это - неделя, седмица. Седьмой день отдыха, конец, и новое начало. Всё идёт по кругу! Понимаешь? Мир, может, всё время создаётся Господом! Или создан им в раз, мгновенно, или за тысячу наших лет, что только один миг для Господа, или же Господь время от времени вновь продолжает творить, и переделывать сей мир. Понимаешь? - повторил брат,

и Варфоломей, глядя на него, кивнул, повторяя шёпотом: "По кругу... всё время создаётся... тысячу лет..."

Стефан, высказав мысль, не дававшую ему покоя весь день, оставил брата и унёсся. А Варфоломей всё стоял, а после ходил и думал, повторяя и осмысливая слова брата о том, что мир создан или в раз, или в тысячу лет, что, всё равно, есть лишь миг для Господа, или создаётся-переделывается Господом время от времени и в наши, теперешние дни. И видел, как бабы-портомойницы развешивают бельё, а над ними, в облаках, стоит Господь с развевающейся бородой и, ворочая громады облаков, создаёт мир.

Глава 9

Маленький русич воспитывался на сказках. Потом уж - на преданиях старины, былинах и "житиях". Едет, к примеру, сказочный герой добывать молодильные яблоки и встречает по дороге избушку. В избушке лежит старик, большой-пребольшой, голова - в красном углу, ноги - под порогом. На печи старуха, тоже большая-пребольшая. Он кланяется старику "во всю спину", потом старухе, потом старшему сыну, потом среднему и, наконец, младшему.

Герою предлагают с дороги помыться в бане, и когда он пошёл туда, пришёл старший сын старика с охапкой золотых прутьев и сказал: "Вот если бы ты прежде мне поклонился, а потом моему отцу, я бы все эти прутья о тебя до рук выломал!". Затем пришёл средний сын с охапкой серебрянных прутьев, приговаривая: "Вот если бы ты сначала мне поклонился, а потом моему старшему брату, я бы все эти прутья о тебя до рук выломал". Затем пришёл младший сын с охапкой медных прутьев и сказал: "Если бы ты сначала мне поклонился, а потом моему среднему брату, я бы все эти прутья о тебя до рук выломал". Только потому, что герой выполнил законы "вежества" правильно, он и остался цел.

Сказочный пример подтверждался поведением взрослых. Уважительное отношение к старшим было законом тогдашнего общинного бытия, непререкаемый авторитет родителей в доме - законом домоустроения.

В боярской семье воспитание было таким же, что и в крестьянской, только прибавлялась священная история да Евангелие - жизнь Христа, с моралью жертвенного служения человечеству. И ещё века были до француза-гувернёра, объяснявшего, что лучший город на земле - Париж, а Россия - страна варваров. Ни Парижа, ни слова "варвары" русичи ещё не знали. Вместо "варвары" говорили "поганые", и разумели под этим словом степняков-"сыроядцев", да северных ясашных инородцев, а шире - всех, не уверовавших в Христа. Город Паган, на юге индийских сказочных стран, так и понимался, как город "поганых", некрещёных народов, и страны те, без оттенка небрежения даже, назывались "поганскими землями". Священные города за рубежами страны были: Иерусалим, в котором распяли Христа, и Царьград - нынешний оплот веры Христовой. Русь же, принявшая крещение, не была варварской страной. У неё явились уже и свои святыни, и места паломничества, как, например, Киев, мать городов русских, со своими пещерами, и многие другие святые и чтимые места, о чём повествовали и запоминали сначала изустно, после же, одолев грамоту, читали по летописям и житиям святых.