Свидетель канона
Шрифт:
– Спать с пистолетами под подушкой, и каждые двадцать лет переезжать, бросая за спиной все нажитое.
– В какой-то степени я ведь из-за вас так поступил.
Матрос – никак у Рока не получалось видеть в нем не-человека – глядел в светло-голубое, почти золотистое, небо. Рок все оглядывался на катер, где сороконожки с линкора примеривались к торпедным аппаратам, и сообразил не сразу:
– Что значит "из-за нас"?
– Я завидовал… Завидовал вам. Датчу, Балалайке, тебе вот. Я хотел стать как вы. Сильным, свободным. Солнце, море опять же.
Рок затаил дыхание. Тень матроса доползла до края воды, и крабик побежал от нее на теплое место.
– Ну и вот, – матрос хмыкнул. – Все честно. Силы хоть залейся, свободы хоть жопой жри… Того же солнца и моря! А что меня опять выкинуло к войне, так обижаться глупо, сам же хотел стать круче вареных яиц!
Рок молча смотрел на остров. Соседи лихорадочно укреплялись. Кто рыл неглубокие щели в белом песке, кто тащил канистры с соляром, чтобы устроить огненные рвы. Кто насыпал тот же песок в мешки и обкладывал ими пулемет на треноге. Работали даже мусульмане: на Аллаха надейся, а верблюда все же привязывай! Теплый ветер сбивал неуместные широкие листья на потные спины. Люди оглядывались на загруженный семьями лайнер и потом налегали на лопаты вдвое сильнее.
За спиной Окадзимы многолапые ремонтники медленно, уверенно, заправляли четыре багровые торпеды с похоронно-черными боеголовками прямо в аппараты катера, под внимательным присмотром Датча. Золотые узоры на торпедах сияли даже в полуденном солнце. Негр хранил олимпийское спокойствие, словно бы каждый день стрелял танатониумом.
– Рок, ты вот сказал: в тебе что-то поменялось. И во мне тоже. Я совсем не тот, что выходил в путь. И даже не тот, что год назад. Сильно не тот. И мне сегодняшнему за меня тогдашнего где-то стыдно, где-то самого себя жалко. А главное, я теперь совсем других вещей хочу. Но куда тебе туфли, говорит судьба, ты еще коньки не сносил!
Рок почесал уголок глаза. Ответил глухо, как со дна колодца:
– Вон там, на углу, стоял Ахмад, продавал жареный батат, его пацаны дразнили "Ахмад-батат". Когда с мясом, когда так. Туристам дорого, своим дешево, – Рок угрюмо фыркнул. – Умер. Просто от старости. А его дети уже остались на материке.
Матрос промолчал. Окадзима Рокабуро повернулся к зеленым листьям, золотому пляжу и красным крышам:
– Следующий дом, заколоченный, видишь? Да, между пулеметным гнездом и мешками… Там жила Лакшми Ашварайа Рай, танцевала в ресорте, на соседнем острове.
– Это где отель "Шангри-ла"?
– Ну да, Реви постоянно устраивала мне сцены из-за Лакшми. Я так и не смог доказать, что Ашварайа попросту не в моем вкусе… Она подцепила какого-то богатого старика, подозреваю, что не без помощи Двурукой, и тоже улетела на север. А потом еще два дома, пальма и пальма.
– Где забор из бутылок?
– Да, столбы каменные, а панели бутылками заложены. Мой водитель Чунгхи Сен Лой, второй дом его тестя.
Ветер прошел по верхушкам пальм, оборвал трилистник, сунул его в песок погашенной маркой. Белый многопалубный лайнер закрыл
– Уехали тоже?
– Нет, Сен Лоя убили. Целились в меня, он случайно встал на директрисе. Местные разборки, "Сойлент Инк" наехала на нас потому, что…
Рок остановился и развернулся, заслонив улицу:
– Кому теперь какая разница! Я никогда раньше об этом не думал. Жизнь как справочник по этнографии?
Махнул рукой:
– Сорок лет, ни наград ни лычек. Что ж – с нуля, так с нуля!
Моряк оскалился:
– У тебя хотя бы… Так получилось. Так вышло. Случайно!
Рок пнул еще один кокос. Первый волнами уже выкатило на берег обратно, и вокруг него столпились мелкие крабики.
– А у меня наборот. Я не просто этого хотел, я для этого сделан. Я – линейный корабль, мое назначение – накрыть кусок пространства эллипсом рассеивания, и забить в нем цель. Кому-то везет родиться сразу после большой войны, и умереть за год перед следующей. А я-то шел за этим… И теперь понимаю, что шел слишком долго, и эта сила для меня уже…
– Ничего не стоит?
– Нет, не так.
Матрос повертел пальцами в горячем воздухе, подбирая слова. Фыркнул:
– Живешь, что книгу читаешь. Хотел бы выкинуть и вон то скучное и пролистать вон то унылое, и не повторять вон того очевидного… А когда все так повыкидывал, смотришь – от жизни ничего и не осталось.
Моряк свел обе ладони вместе, слепил невидимый снежок и тут же его раздавил.
– Попасть бы мне в книжку или там в кино! Думать совсем не надо. Одного врага повалил – сейчас уже следующий набегает. Знай себе, руби-стреляй. Благо, есть чем.
– Не наигрался?
– Да, так верно. Я же и пошел потому, что в детстве не наигрался. Вот смотри, Рок. С одной стороны, плохое детство, если дети не наигрались, так?
Господин Окадзима Рокабуро прижмурился на белое-белое солнце, зеницу южного небосклона, вздохнул длинно, тягостно:
– Не скажи. Я вот сравниваю. Датч застал еще Вьетнамскую, так он говорил – после Иан-Дранг он уже не боялся никого, ничего и никогда.
– Датч не выглядит на девяносто лет. Битва при Иан-Дранг это шестьдесят шестой, и Датчу не меньше двадцати, иначе бы не взяли в армию… Насколько я разобрался в местном календаре, кризис Ангелов около двадцати лет назад. Итого от восьмидесяти лет?
– Не совсем. Примерно. Сам понимаешь.
– А выглядит примерно на полтинник, не сильно больше.
Рок заулыбался:
– Война двигатель прогресса. Война с непреодолимой силой – непреодолимый двигатель прогресса. После всех этих ангелов-канмусу-нанороботов появилась медицинская процедура… Не омоложения пока еще, но как бы фиксации организма в определенном плавающем равновесии. Это не таблетка, это надо ложиться в клинику за приличные деньги на пару месяцев. Но в целом как травма позвоночника: раньше паралич, а сейчас лечится, хоть и с последствиями, понимаешь?
– Деньги на такое у вас водились, я так понимаю?