Свинцовый залп
Шрифт:
— Разве не видите? — пожал тот плечами. — Это восьмипунктовый петит, в других ящиках, по-нашему — кассах, есть еще десятый строчной. И курсив есть и боргес девятипунктовый. И заголовочные кегли есть.
— Не морочь ты нам голову своими боргесами-моргесами! — взмолился папаша Крутогон. — Объясни, наконец, что ты есть за человек?
— Я уже объяснял. Полиграфист! Чтоб понятнее было, скажу просто: типографский наборщик. Видите? — поднес Чепцов к глазам Крутогона пальцы, темные от въевшейся в кожу свинцовой пыли и краски. — Семнадцать лет в наборщиках хожу! А в фуре этой полный комплект для плоской печати.
— Напечатай
— Какие там визитные карточки! Прокламации будем печатать! У меня руки опухли их размножать!
Это крикнул обрадованно Афанасьев, сельский учитель. Он ведал в отряде распространением прокламаций среди населения и колчаковских солдат.
Вместе с молодым разведчиком Федей Коровиным он полез в фуру и нашел в ней все необходимое для маленькой типографии. Кроме шрифтов, два рулона бумаги, три банки краски, бидон со спиртом для мытья шрифтов и всякую типографскую мелочь: верстаки, шилья, валики для наката краски, даже мотки шпагата для связки набранных колонок и сверстанных полос.
— А печатная машина где? — забеспокоился Афанасьев.
— Была ручная «бостонка». На передней повозке ехала, — ответил Чепцов.
— Ехала, ехала и уехала! — мрачно прогудел Крутогон.
— Не состоялась наша типография! — махнул рукой Афанасьев и полез с фуры.
— Виктор Александрович, глядите сюда! А это что? Это не годится? — остановил его Федя Коровин, все еще копавшийся в фуре. Покраснев от натуги, он приподнимал что-то очень тяжелое.
— Это пресс для оттисков корректуры, — сказал Чепцов. — Каждый ребенок знает.
— Пресс для оттисков, говоришь? — посмотрел на него Афанасьев. — Значит, будут у нас печатные прокламации! Чего там прокламации, газету будем выпускать!
— Скажете тоже, товарищ Афанасьев! Газету! — засмеялся завхоз. — Для газеты писатели нужны, которые газету сочиняют. Называются корреспонденты. А где у нас такие?
Завхоз Вакулин был городской житель, из Перми, работал там полотером. Он даже зимой щеголял в «здравствуй-прощай» — тропическом шлеме из кокосовой мочалки, а поэтому спорить с ним по поводу не совсем понятных «корреспондентов» не решился никто, кроме папаши Крутогона.
— Не встревай, захвост! — даже оттолкнул его Иван Васильевич. — Я буду газету сочинять! Я согласен в писатели идти!
— Во-первых, не пихайтесь, папаша Крутогон, вы не в церкви, — отстранился опасливо завхоз. — А во-вторых, от вашего сочинительства и у медведя голова заболит.
— Бросьте спорить, товарищи! — остановил их Афанасьев. — Газету мы выпустим! И будет наш свинцовый залп разить врага не хуже пулемета. Верно, товарищ наборщик?
— Все дело в том, какой тираж, — ответил уклончиво Чепцов.
— На первое время — двести экземпляров.
— На сто не согласитесь? Ведь не машина, а тискалка… Ладно, давайте попробуем двести! — согласился наборщик.
— Тогда я в штаб побегу, согласую. А вы забирайте всю эту типографию. Кроме, — покосился Афанасьев на красный нос Чепцова, — кроме бидона со спиртом. Мы его в лазарет отдадим.
— А шрифты чем я промывать буду? — остановился шагнувший было к фуре Чепцов.
— Керосином. Слышал я, можно и керосином промывать.
— С керосином мазня, а не печатанье! Тогда прощайте, лихом не поминайте! —
— Где раньше работал? — спросил строго глуховатый голос.
Все обернулись. Это подошел незаметно начальник штаба, он же комиссар отряда Арсенадзе.
— В Кунгуре, в электрической типографии «Корзинкин и сын»! — гордо ответил Чепцов.
— А куда ты ехал в этой фуре?
— В эту… в типографию военного округа, — тихо сказал наборщик.
— К генералу Блохину! Смертные приговоры рабочим и мужикам печатать? — дернулся у комиссара ус и побелели глаза.
Круглый, как у рыбы, рот Чепцова задрожал, будто он собирался заплакать.
— Разве ж я подобру согласился у них работать? Взяли за конверт — и в ящик!
— А ты думаешь, и мы не сможем за конверт тебя взять? — сунулся к наборщику Федя Коровин.
— Подожди, Федя, — отвел его рукой комиссар. — Значит, генеральские приказы печатал бы, а партизанскую газету не хочешь? Смотри, дорогой, тебе же хуже будет.
— Что белый генерал, что красный комиссар — одинаково. Чуть что — расстрелять! — засмеялся ядовито Чепцов. Лицо его опять стало заносчивым и насмешливым.
— Врешь! Расстреливать тебя я не буду.
— Повесишь?
— И не повешу. Дадим тебе землянку, харчами обеспечим, дров наколем. Спи в тепле, кушай сытно, по тайге для аппетиту гуляй, а мы будем своей кровью для рабочих и крестьян светлую долю добывать.
Партизаны переглянулись. Умеет комиссар такие слова сказать, что словно из кремня огонь выбьет. А Чепцов опустил глаза на растоптанные валенки, подавил снег пяткой и встал с пня.
— Указывайте помещение для типографии…
Сопит угрюмо тайга. Раскинулась она без перехватов: иди от дерева к дереву и до Тихого океана дойдешь. Разведчики совсем рядом с зимовкой партизан видели медвежью берлогу, продушину в сугробе, пожелтевшую от жаркого дыхания зверя. Дятел стучит в сосну, как назойливый гость, белка стрекочет, сплетничая с соседкой, а под сосной с дятлом и белкой, но соседству с берлогой, в просторной и светлой землянке колдует у набивной кассы Чепцов. Тоже, как дятел, постукивает он по верстатке рукояткой шила. У окна редактор, секретарь и корректор Афанасьев правят оттиснутые гранки. Оттиски лежат под обрезом. Так удобнее: и то и другое под рукой. Вертится около наборной кассы и Федя Коровин, смотрит припоминающе через плечо Семена Семеновича на ловкую его работу. Федя выпросил у комиссара разрешение поработать типографским учеником, поскольку он кончил сельскую трехлетнюю школу. Но, конечно, без отчисления его от команды разведчиков.
— Виктор Александрович, — обернулся от кассы Чепцов, — лозунг сверху какой пустим? «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?
— А может, «Анархия — мать порядка»? — съязвил Федя.
— Ты меня, шпация, не подкалывай. У вас порядка тоже пока не вижу. Учись лучше, пока я жив. Помру скоро — сам за кассу встанешь.
— А что это вы, Семен Семенович, помирать собрались? — засмеялся Федя.
— Опять зубы скалишь? Помру потому, что лекарства не получаю. По моей болезни полагается мне на день минимум стакан аква вите, по-русски — чистого спирта. А на сон грядущий еще чуток. — Он жалобно посмотрел на редактора. — Я у вас и наборщик, и метранпаж, и печатник, а мне ни синь пороху, ни рюмашечки!