Свирепый

Солсбери Дж. Б.

Мои губы горят от желания, а пальцы покалывает от потребности прикоснуться, дразнить и требовать... Черт возьми, это плохо. Очень, очень плохо.

— Я ухожу, — голос срывается, и, прежде чем успеваю поддаться искушению, я бросаюсь вперед к лифту. Заскакиваю внутрь и отказываюсь оглядываться, пока дверь плотно не закроется, потому что, скорее всего, я сделаю какую-нибудь глупость и все испорчу.

Дверь начинает закрываться.

Ванесса наносит последний удар.

— Итак, кто бежит?

Тогда,

в старшей школе Ванесса подарила мне на день рождения сову, которую сделала на уроке керамики. Она ненавидела керамику, терпеть не могла все, что связано с искусством. Девушка была гениальна, но всегда говорила, что у нее не хватает мозговых клеток для художественных занятий. Ее консультант посоветовал ей посещать эти занятия, так как это могло помочь ей лучше подготовиться к поступлению в колледж.

Я открыл подарок, завернутый в белую папиросную бумагу. Он был похож на картофелину с огромными желтыми глазами.

— Спасибо за... картошку. — Я никогда не забуду выражение ее лица. От хмурого недоумения она перешла к осознанию того, что я прав, это действительно было похоже на картошку, а затем к истерическому смеху.

Я продолжал извиняться, просил ее сказать мне, что это должно было быть. Ванесса не могла вымолвить ни слова. Так сильно смеялась. Наконец, она перевела дыхание и сказала, что это сова, от чего мы оба разразились безудержным хохотом.

Тогда она спросила меня, если бы пучеглазая картофелина была нашим ребенком, любил бы я ее не смотря ни на что. В то время это был такой невинный вопрос. Любил бы я нашего ребенка? Конечно, любил бы.

И все же, когда она сказала мне, что беременна на первом курсе колледжа, я решил, что она не хочет его оставлять. Если бы я только вспомнил ту дурацкую керамическую сову, если бы уловил ее подсказки, насколько другой была бы моя жизнь.

Забавно, я уже целую вечность не вспоминал о той керамической сове, и все же задаюсь вопросом, не был ли тот приступ смеха с Ванессой последним величайшим подарком, который мне когда-либо делали.

— ...вытащи голову из задницы и обрати внимание!

Повышенный голос Августа отрывает меня от моих мыслей, и я свирепо смотрю на засранца за то, что он испортил мне прогулку по переулку воспоминаний. Он поднимает брови, словно ожидая чего-то от меня.

Я замечаю Алекса, который смотрит на меня своим типичным отсутствующим взглядом. Затем Хадсона, который смотрит на меня так, будто собирается броситься всем телом навстречу быстро приближающейся опасности.

— Извини, я отвлекся, — признаюсь я.

— Охренеть можно. — Август откидывается в своем кресле во главе стола для совещаний.

Пятеро других руководителей

неловко ерзают на своих местах и не отрывают носов от лежащих перед ними бумаг.

— Я введу его в курс дела после совещания, — говорит Хадсон, пытаясь разрядить обстановку. — Вы говорили о здании «Палома»?

Август игнорирует его.

— Хейс, не хочешь рассказать нам, чем ты так озабочен?

— Не особо.

Том из отдела продаж прочищает горло, когда у него вырывается хихиканье.

— Да ладно, мы все умираем от желания узнать, что может быть важнее сделки на четырнадцать миллионов долларов, которую мы обсуждаем.

Вот придурок. Он решил надавить на меня. И сегодня утром, как никогда, я не в настроении терпеть его дерьмо.

— Вообще-то. — Я чешу челюсть. — Может, ты мог бы мне помочь.

Хадсон слегка качает головой, как бы говоря: не ввязывайся.

Не сегодня, брат.

Я опираюсь локтями на стол для совещаний.

— Ты всегда знал об Александре и Кингстоне или узнал об их существовании только после их рождения?

Все за столом замолкают, когда лицо Августа наливается кровью.

— И почему ты думаешь, что биологических Нортов не может быть больше, ведь ты явно не был поклонником контроля над рождаемостью? Когда они появились в твоей жизни, это ты хотел вовлечь их в семейный бизнес, или их матери, с которыми ты переспал, настояли? Причина, по которой я спрашиваю...

— Следи за своим гребаным ртом, — рычит он.

— ...оказывается, — говорю я, не следя за своим гребаным ртом, — у меня есть дочь.

Вся кровь оттекает от его лица. В конференц-зале становится так тихо, что я сомневаюсь, дышит ли кто-нибудь вообще.

— Ее зовут Хейван. Ей семнадцать. И я впервые встретил ее всего несколько дней назад. Так что извини меня, если я немного, блядь, озабочен.

Август прочищает горло и перебирает лежащие перед ним бумаги, похоже, не имея никакой реальной цели.

— Я попрошу своего помощника отправить остальную информацию по электронной почте. Вы все свободны.

Все сидящие за столом вскакивают и выбегают из комнаты. Я двигаюсь медленно, как будто мои ноги залиты бетоном.

— Хейс, подожди, — говорит Август.

Алекс и Хадсон тоже держатся в стороне. У меня много претензий к братьям, но одно я могу сказать о них наверняка — они чертовски верны. Особенно в отношении противодействия Августу.

— Объясни, — рявкает он.

— Больше мне нечего сказать.

Он скрежещет зубами.

— Кто мать?

— Ванесса Осборн.

Его глаза расширяются, он сразу узнает фамилию. Дочь сенатора Осборна.

Я все равно уточняю.

— Моя школьная подружка.

— Что, черт возьми, у нее за интерес? — Он двигает челюстью, словно подыскивая нужные слова. — Реклама? Она выпускает книгу откровений? Она чего-то хочет. Что именно?