Свобода
Шрифт:
Нам выпала незабываемая ночь. Мы от души веселились. Инженер, в ударе, представлял пантомимически триггер с мультивибратором и разыгрывал в лицах анекдоты из жизни трех поколений своей чудаковатой фамилии. Мы с ним вспоминали институт, странности преподавателей; она - Тартуский университет, брошенный на втором курсе. Выпивали умеренно. Уже под утро я спохватился, что им пора побыть наедине. Сказал: пройдусь, куплю растворимого кофе к завтраку. Теперь удобно - на привокзальной площади ночных ларьков пооткрывалось не меньше десятка. Я шел дворами, начинало светать. В скверике, по двое, по трое на лавках,
Я взял в палатке кофе, взял банку югославской ветчины. И себе чекушку: посидеть еще на кухне, когда мои влюбленные уснут. Заморосил дождь, чуть ли не первый нынешней весной, пригрозил ливнем (так новорожденный ужонок, пугая присунувшихся к нему любопытных мальчишек, кидается во все стороны и страшно разевает пасть, притворяясь гадюкой) но через пять минут перестал. Я боялся нагрянуть раньше времени и по пути обратно делал лишние крюки. Тяжелая ветчина оттягивала карман и стучала в печень. Я перекурил в песочнице, покачался на детских качелях. К дому попал с тыла и огибал его по асфальтовой дорожке под самыми окнами.
И тут сзади кто-то окликнул меня:
– Эй!
Из углового окна, всклоченный, в майке, свесился по пояс долларовый сосед.
– Я смотрю, ты круги закладываешь...
– Он покрутил пятерней возле уха.
– Мысли? Покоя не дают?
– Мешаю чем-нибудь?
– Чем ты можешь мешать? Наоборот.
– Он на мгновение пропал, вынырнул опять и показал мне непочатую узкую бутылку "Белого аиста". Присоединиться не желаешь?
Я пожал плечами.
– С удовольствием. Открывай дверь...
– Не, погоди. У меня там жена спит в комнате. Она нервная. Услышит замок - вскочит.
– Не понял, - сказал я.
– Тогда не пойду...
– Трубу видишь?
Кусок чугунной трубы стоял прислоненный в нужном месте к стене. Судя по всему, соседу уже доводилось им сегодня пользоваться. Я хмыкнул, поддернул штанины и полез.
Кухня точно такая же, только почище и холодильник посовременнее. Оклеена обоями под изразцы. На холодильнике двухкассетный магнитофон тихонько воспроизводил "Дип перпл". Сосед отправил в раковину немытые тарелки. Стакан с остатками красного вина опрокинул в горшок, под корень воскового дерева. Потом пошуровал в шкафчиках и вынул для меня пиалу.
– Нет рюмки. Тоже в комнате. Сгодится?
Я выложил ветчину на стол.
– Тебе, - спросил он, орудуя консервным ножом, - квартира не нужна?
– Нужна. То есть в каком смысле?
– Купи мою.
Я засмеялся.
– Ясно, - сказал сосед.
– Ну, вздрогнем.
Вздрогнули. Закусили. И он разговорился:
– Вчера утром ответ получили в посольстве. Все, положительное решение... Так-то вот. Значит, не позднее августа - фьють...
– В Америку?
– Ну да! Америка пустит, жди! Сперва попробовали в Германию бесполезно. Что остается русскому человеку? Палестины...
– Анкета позволяет?
– У жены. У нее родственники в Хайфе. Магазин имеют, канцелярские принадлежности. Сик транзит глория мунди - буду ластики продавать. Нет, ты вообрази: она достаточно
Гитлер в гробу ворочается!
Он плеснул себе в стакан воды из чайника.
– Ребенок у нас - аллергик. В школу здешнюю вряд ли вообще сможет ходить.
Краску понюхает или там пыли наглотается - уже дышать тяжело. К тому же он "р" не выговаривает. Да его заклюют! Он отпор никому не способен дать сразу спазм, он пугается, паника, чуть не обморок... Жена говорит: мы обязаны обеспечить ему нормальную среду и медицину... Мы должны знать, что он в безопасности. Говорит, устала думать, что будет момент - и она не сумеет его защитить... Тебе сколько лет?
Я назвал сколько.
– А мне - почти сорок. У меня был бизнес, когда здесь и слова такого не слыхали. И я ни разу не сел. Нюх, стало быть, на месте. Я тебе вот что скажу...
– Вдруг он грузно навалился на стол, выдав, что принял уже и до меня немало, хотя отлично держится.
– Я тебе скажу: она права. Вся эта нынешняя мельтешня, демократия, развал системы - сплошное фуфло. С виду только что-то подвинулось. В этой стране слишком многие как не сомневались, так и не сомневаются, что им положено забраться тебе на хребет и погонять-командовать. Никто их не тронул. А тронут - новые народятся, земля рожает.
Дай срок - они еще учинят баню.
Я признался, что у меня нет интереса различать политические силы и их противостояния.
Естественно, одно - предпочтительнее, другое - недопустимо; я, пожалуй, мог бы даже прилепиться к кому-нибудь - от противного. Но цели, которые они заявляют, я не способен считать своими. Потому что не верю в возможность общих решений. И тогда за любыми их словесами - ничего, пустота. По-моему, перед каждым свое пространство, свое время - свое огромное поле, которое следует пересечь, чем-то жертвуя и чем-то не поступаясь. А вот чем - все равно придется всякий раз определять заново. В том-то весь и фокус...
Впрочем, мы в разных категориях. Ему есть о ком заботиться, за кого отвечать. А я - что: меня не зацепишь, нищим пожар не страшен. Если оправдаются его прогнозы - пережду, вывернусь.
– Детский лепет.
– Он потянулся за коньяком.
– У человека всегда есть что отобрать. Понадобишься для кайла с лопатой. Или под ружье.
Коридор оставался у меня за спиной, и я не заметил, как на кухню вошла женщина в халате с драконами поверх голубой ночной рубашки. Она убавила звук магнитофона до нуля, достала из холодильника тюбик с кремом и выдавила себе на ладони. Сказала без раздражения, но твердо:
– Шесть утра. Вали отсюда.
– Через окно?
– Через дверь.
Я встал. Она выглядела моложе мужа, на щеке еще держался рубец от подушки.
Сосед развел руками:
– Сейчас не буду с ней лаяться, ладно? Ты бутылку забирай, если хочешь...
Ключ в замке я поворачивал осторожно, как вор. Но это была напрасная деликатность: инженер с архивисткой проводили время иначе, чем я предполагал. В полутемной комнате, поймав неожиданную на радио трехдольную музыку, они вальсировали - и завороженно улыбались друг другу. Не видели меня. Не видели других глаз, с истомой и восхищением следивших за ними сквозь неплотно сомкнутые занавески.