Свобода
Шрифт:
Или, скорее, жажду утоляют. Изводит их потому что жажда адская, и не ведают они от нее покоя - во! Если люди... ну, в общем, то же самое. А еще можно считать, что тут природа, закон, естественное состояние. Закон штука самодостаточная и осуществляется в целях себя самого. Смиряются или бунтуют, как ты, отдельные единички, ему, соответственно, без разницы.
Озадаченный Андрюха затеребил бороду.
– Эй, - испугался я, - ты всерьез не принимай мою болтовню. И хватит юлить.
Ответь.
– Ты, -
– Куда не ездил?
– Никуда. В том-то и дело. Не привык, не знаешь. Уже бесполезно. Ничего не меняется... Вон они!
Машина, пролетевшая было по переулку, обеими осями громыхнув в дорожной выбоине, выползла задним ходом из-за угла, притормозила возле таблички с номером дома и повернула к нам. Светлая "Волга", пикап. Андрюха поднялся навстречу. В машине врубили дальний свет, от которого пришлось загородиться рукой.
Я возмутился:
– Сбесились, козлы? Ума нет?
– Только не возникай!
– прошипел надо мной Андрюха.
– Рот не открывай, ясно?
Дверцы машины распахнулись с двух сторон одновременно, и на асфальт ступили Пат с Паташоном - длинный худой шланг и плотный коротышка. Очевидно, еще один остался за рулем: мотор продолжал работать и фары по-прежнему слепили. Андрюха не двигался.
– Этот, - подал голос коротышка, - точно. Я его видел сегодня у наших.
– Мужики, - сказал Андрюха, - я ведь не с вами разговаривал...
– Не с на-а-ми... А ты ждал, он прямо сам к тебе посреди ночи подкатит, да?
– А второй?
– спросил, оглядываясь, длинный.
– Он здесь живет, - сказал Андрюха.
– Все нормально.
– Нормально? Тогда потопали, если нормально.
В тамбуре подъезда я спохватился, что мы забыли сумку, и вернулся на улицу.
Коротышка пошел следом, а затем снова пропустил меня вперед. От таких маневров я даже повеселел.
– В чем дело?
– шепнул я, поравнявшись с Андрюхой на лестнице.
– Кто эти люди?
Твои друзья-уголовники?
Но при обыкновенном, мягком освещении они уже не выглядели смешно. Бульдожья комплекция коротышки скрадывала недостаток роста; он был постарше нас, с коротко остриженной головой и приплюснутым носом, в спортивной куртке, кроссовках и мешковатых свободных джинсах. Длинный определенного возраста не имел, а стиля придерживался артистического: дорогое полупальто с золотыми пуговицами, разноцветный шелковый шарфик и ботинки на каблуке, с медной полоской на заостренных мысках - по весенней московской каше в таких не слишком-то порыскаешь; волосы он убирал сзади под резинку, отчего лицо казалось еще более узким и еще более вытянутым. Я подумал, что в качестве боевой единицы длинного вряд ли используют.
Андрюха открыл своим ключом, прошел сразу в комнату и выволок на середину ящик, отбросив дырявый шерстяной плед, которым я его драпировал.
–
– Занавески задерни, - сказал длинный.
Я прислонился к стене в прихожей и наблюдал оттуда, но коротышка встал у двери, а меня подтолкнул - проходи! Длинный уже изучал карабин. Поднес к уху, дважды спустил затвор и хмыкнул без выражения:
– Старый.
Андрюха пожал плечами.
– Какой есть.
Длинный освободил магазин, дунул в него и загнал обратно. Прицелился в своего напарника, сказал: "Пу!" - и коротко заржал. Андрюха отдал ему коробку с патронами.
– Не густо.
Руки у Андрюхи заметно тряслись. Я, похоже, чего-то не догонял: никакого железного привкуса во рту, никакого ощущения опасности.
Двустволка и обрез подробного осмотра не удостоились: щелчок курками, перелом, быстрый взгляд в стволы.
– Капканы не нужны?
– спросил Андрюха.
– А то забирай до кучи. Бесплатное приложение.
– А что, - заинтересовался коротышка, - я бы взял. Летом бате отвезу.
Покажи-ка... У них там в Курской области волчары - человеку по пояс.
Потянувшись за капканом, Андрюха задел крышку, которую почему-то не откинул совсем, а поставил стоймя на тугих петлях, и наклонившийся над ящиком длинный едва успел отпрянуть.
– Удод!
– заорал он, отчасти расположив меня в свою пользу оригинальным ругательством.
– А если по пальцам? Я бы тебе твои оторвал...
– По телевизору программа была, - сообщил коротышка из прихожей, - в Америке негр один, безрукий, - так он на гитаре ногами, трень-брень. Кладут ее на пол перед ним, носки с него стягивают, а он пальцами шевелит, струны дергает. И отлично у него выходит.
– Ты чего порешь-то?
– сказал длинный.
– Я вот, Музыка, на тебя удивляюсь. Скучный ты. Бухнешь - и сидишь, стол рогами бодаешь. Ты бы гитарку свою принес, спел что-нибудь...
Длинный взвешивал на ладони брикет взрывчатки.
– И что же я тебе петь должен? "Мурку"? Или ты больше по Пугачевой?
– Не, - признался коротышка, - я Пугачеву как раз не очень. Это для баб. Ну, Розенбаум - хорошие песни...
– Розенбаум, Вилли Токарев...
– Длинный символически плюнул.
– Мало я наелся за девять лет в кабаке такого дерьма.
– А ты небось романсы всякие уважаешь?
– Вот что я буду с тобой говорить, а? Ты хоть имена слышал: Колтрейн, Майлс Дэвис?
– Так это, поди, из новых. Хэви-метал.
– Мудило ты, - сочувственно сказал длинный.- Колтрейн умер, ты еще под стол пешком ходил. Великий джазовый музыкант.
– Ну ты даешь!
– неподдельно изумился коротышка.
– Джазовый! Вроде Утесова, что ли? Была охота... Тоска зеленая.
Длинный набрал воздуха и медленно выдохнул.
– Ладно, все. Кончай базар.