Свободен!
Шрифт:
Я заметил свое отражение в зеркале. Незастегнутая рубашка и грязные джинсы. Кожаные ботинки, которые я обычно надевал с костюмом. Голые лодыжки – значит, я не надел носки. Взлохмаченные волосы и отросшая щетина. Я представил, какое впечатление производил на людей на набережной.
По лестнице спустилась Габриэль.
– Я нашла письмо, – сказала она.
Она была невероятно спокойна. Наверное, это был шок. Она подошла ко мне, держа письмо в руке. Я его не взял.
Письмо номер семь. Адресовано мне. Как и предыдущие, набрано на
– Мы будем снимать с него отпечатки пальцев? – спросил я.
Ни один из полицейских мне не ответил.
– Снимем отпечатки? – снова спросил я.
Почему ни один из этих людей не отвечал?
Я закричал на пределе голосовых связок:
– Мы снимем отпечатки?
Потом я понял: Габи говорила со мной по-английски и я отвечал ей так же. И теперь я кричал по-английски. Когда я был у транспортного моста, я тоже говорил на английском? Сумасшедший англичанин в черных ботинках, кричащий на подъезжающие машины.
– Вы будете снимать отпечатки? – спросил я, на этот раз по-испански.
– Держите за края и разрежьте конверт ножом, – велел полицейский.
Я помчался в кухню и постарался раздобыть достаточно узкий нож, чтобы им можно было поддеть край конверта.
В письме говорилось:
Дорогой Сал!
Следующее письмо будет последним, которое ты получишь от меня и, вероятно, от кого-либо еще. Я уже писал, что ты лишишься того, что тебе дано. Ни при каких обстоятельствах не звони в полицию. Жди дальнейших инструкций.
Я отдал письмо, и полицейский спросил, что в нем написано. Я перевел.
– Что значит номер семь? – поинтересовался он.
Я объяснил.
– Где вы нашли письмо?
– Рядом с комодом Эми, – сказала Габриэль. – Думаю, оно лежало сверху, но, наверное, его сдуло.
Мы все устремились наверх по лестнице, чтобы посмотреть на место, где оно было найдено. Бог знает зачем.
– Значит, оно лежало слева от комода? – уточнил полицейский.
– Да, – подтвердила Габриэль.
– Почему мы раньше его не заметили? – спросил я.
– Не знаю, – ответила она. – Оно было почти под комодом. Там мало света; письмо сливалось с полом.
Это казалось мне маловероятным.
– И вы утверждаете, что были другие письма? – переспросил полицейский. – Все письма были на английском?
– Да.
– Давайте начнем с них.
– Вы считаете, можно протестировать чернила? – поинтересовался я.
– Вероятно, – подтвердил полицейский. – Но это имеет смысл, только если мы кого-то подозреваем и можем сравнить наш образец с чернилами его принтера. И даже в таком случае еще остаются интернет-кафе и подобные заведения, так что эти письма можно было распечатать в любом месте.
– Вам понадобятся фотографии малышки, – напомнил я.
– Они у нас уже есть.
– Пока тебя не было, мы все сделали, – объяснила Габриэль. – А где, собственно, ты был?
– Я
– Где?
– Везде.
Испанцы пообщались по своим рациям. У Шарля Азнавура был довольно хитрый вид. Он быстро что-то говорил в рацию и все время поглядывал в мою сторону, как будто обсуждал меня с кем-то.
Он прервал разговор и обратился к нам обоим:
– Можно взглянуть на ваши паспорта?
Габриэль вышла и вернулась с нашими паспортами. Он полистал их с видом чиновника в аэропорту. Подошел к столу и записал в блокнот номера.
– Я пока оставлю их у себя.
Он не объяснил, зачем и почему записал номера, если все равно собирался забрать паспорта.
– Что вы делаете? – спросил я. – Что предпринимаете, чтобы найти Эми?
Габриэль предложила кофе. Похоже, это немного разрядило атмосферу.
Я попытался вообразить, что меня ждет в следующие дни и недели. Что я буду делать? Час за часом сидеть у телефона? Стоять на улицах Бильбао и раздавать фотографии Эми? Если вы видели этого ребенка, позвоните по такому-то телефону.
Первые два полицейских уехали, им на смену явился любитель трогать мебель.
– Мне нужно поговорить с вами. Я рад, что вы здесь.
– Где еще я могу быть?
Потом я понял, что он не знает, что с нами случилось. Я рассказал ему об Эми.
Он смутился.
– Я выбрал неподходящий момент. Но тем не менее я вынужден снова расспросить вас о смерти Олаи Мухики.
– При чем тут Олая?
– У нас есть несколько отчетов, в том числе медэкспертиза и запись телефонных разговоров.
Я предпочел сесть.
– Во-первых, – продолжал он, – мы нашли ткань рядом с местом, где обнаружено тело. Оторванный кусок рубашки. На нем пятна, похожие на кровь. Поэтому я попрошу вас пройти тест на ДНК.
Кто бы ни пытался разрушить мою жизнь, они все тщательно организовали. Они бросили там вещь, испачканную моей кровью? В тот день Га-би меня поранила. Что я сделал с одеждой? Наверное, выбросил в мусор. Я помню, что собирался ее выбросить, но не оставил ли я ее в куче, предназначенной для стирки? Или, может, полицейский врал, а на самом деле они нашли и подвергли анализу мою рвоту?
– Но важнее то, что зафиксированы телефонные переговоры, – сообщил полицейский.
– Какие переговоры? – поинтересовался я. Я прекрасно знал, что должно последовать.
– В ночь накануне своей смерти Олая позвонила по вашему домашнему телефону.
– Нет, она не звонила, – заявил я. – По крайней мере я с ней не разговаривал.
Я лихорадочно пытался вспомнить, что сказала мне Олая. Она как-то упоминала, что испанцы любят прослушивать телефоны. Когда инспектор сказал «запись телефонных разговоров», он имел в виду прослушку? Если нас действительно подозревали в связях с ЭТА из-за ирландского паспорта моей матери и ее пристрастия опрыскивать полицейских спреем для чистки плиты, то есть все основания полагать, что наш телефон прослушивался.