Свободу медведям
Шрифт:
— Хорошо, — сказала она, — я думаю, что тебе понравится комната с большой кроватью.
— Послушай, что случилось? — рассердился я. — В чем дело? Тебе не нравятся наши спальные мешки?
— Ну конечно, нравятся, — возразила Галлен. — Но ты не можешь всю жизнь спать в спальных мешках.
«Возможно, что и ты не сможешь, — подумал я. — Но кто говорил „всю жизнь“?»
— Послушай, давай взглянем на это с практической стороны, — сказала она, напоминая свою чертову тетушку. — Через пару месяцев станет холодно,
Ну да, справедливость ее слов заставила меня вздрогнуть. Через несколько месяцев? Я должен доставить мотоцикл на юг прежде, чем выпадет снег, подумал я. Неожиданно оказалось, что время всегда имело значение для любых планов, строил ты их или нет. Например, завтра будет понедельник, 12 июня 1967 года. Настоящая дата. Завтра будет неделя с того дня, как Зигги покинул Вайдхофен под дождем — мимо поваленной лошади и молочной тележки, направляясь в Хитзингерский зоопарк. А сегодня, в воскресенье, Зигги должен быть в Капруне со своим старым Ватцеком-Траммером; они должны были сидеть, наклонившись друг к другу, за гостевым столом в гастхофе «Эннс».
— Хорошо, мы завтра рано утром поедем в Вену, — сказал я. И подумал: «Возможно, пойдет дождь, как и неделю назад».
— А ты хорошо знаешь пригороды? — спросила Галлен. — Где мы можем найти какой-нибудь салон красоты?
— Я знаю один пригород, — ответил я. — Он называется Хитзинг.
— Туда трудно добраться? — спросила она.
— Он прямо по пути в центр города, — сказал я.
— Тогда это просто, — обрадовалась Галлен.
— Это там, где находится зоопарк, — добавил я, и она сразу стала очень тихой.
«Судьба выбирает наши дороги!» — выглянул из костра Зигги.
«К черту все сказки, — подумал я. — Я все решаю сам».
— О, Графф, — сказала Галлен, стараясь говорить как можно более беззаботно. — Послушай, нам ведь совсем не обязательно смотреть зоопарк.
— Но ты не можешь поехать в Вену, — возразил я, — без того, чтобы не взглянуть, как весна преобразила зоопарк.
И хотя первая смена дежурства являлась единственным моментом в сутках, когда звери могли поспать, я увидел их всех проснувшимися и навострившими уши — они слушали этот разговор.
«Однако вы, животные, неправильно меня поняли, — подумал я. — Нет никакого смысла возрождать вашу надежду. Я еду просто посмотреть на вас». Но они все проснулись и смотрели через свои загородки, словно упрекая.
— Пошли спать! — заорал я.
— Что? — вздрогнула Галлен. — Ты хочешь о чем-то подумать? Тогда я схожу в лес за дровами, если тебе нужно побыть одному… если ты не хочешь говорить со мной.
Но я подумал: «Ты собралась ради меня продать свои волосы, ради бога, ничего больше не делай!» Потом я потянул ее назад, когда она встала, чтобы уйти. Я зарылся лицом в ее колени,
А я подумал: «Ганнес Графф, собери свои несобранные части, пожалуйста. Эта трепещущая девушка слишком уязвима, чтобы хоть чем-то унизить ее».
Еще планы
Сразу за Хёттельдор-Хикинг, на окраине Хитзингера мы нашли первоклассный салон, носящий название «Орестик Зиртес» — греко-венгерский или венгеро-греческий. «Моим отцом, — сообщил нам хозяин, — был Золтан Зиртес, а матерью — бывшая красавица Нитца Пападату». Сейчас она сидела и взирала на нас со своего трона, самого лучшего парикмахерского кресла.
— Мой отец ушел, — сказал Орестик.
И не просто позавтракать — догадался я; а бывшая красавица Нитца Пападату тряхнула блестящей черной гривой волос, брякнув украшениями на длинном черном платье; расшитое драгоценностями платье с низким V-образным вырезом выставляло напоказ треугольник ее плоти с выпяченными округлостями высокой, мощной груди. Бывшая красавица, как пить дать.
— Вы покупаете волосы? — спросила Галлен.
— Зачем нам их покупать? — удивилась старая Нитца. — Это ни к чему — они валяются у нас на полу.
Но на самом деле на полу ничего не валялось. Здесь царила чистота — легкий, приятный запах духов ударял в нос, когда вы входили с улицы. Однако этот запах становился все более мускусным по мере того, как вы приближались к Нитце. Единственные волосы на полулежали под креслом Нитцы, как если бы никому не позволялось подметать под ней, пока она восседала на троне.
— Девушка имела в виду — для парика, мама, — пояснил Орестик. — Ну разумеется, мы покупаем волосы. — И он прикоснулся к косе Галлен, словно желая проверить, какова она на ощупь. — О, они у вас просто чудесные! — воскликнул он.
— Я тоже так считаю, — сказал я.
— У молодых самые лучшие волосы, — сказал Орестик.
— Ну да, она ведь молодая, — кивнул я.
— Но они рыжие! — возмутилась Нитца.
— Такие еще больше требуются! — воскликнул я, а Орестик все гладил ее волосы.
— Сколько? — спросила Галлен, стараясь держаться твердо, по-деловому.
Орестик оценивающим взглядом окинул ее косу. Его собственные волосы выглядели жидкими и ослепительно чистыми, словно сырая трава на болоте. Я с любопытством оглядел ряд выставленных в окне голов: у каждой, в парике и с ожерельем на шее, был вздернутый нос без ноздрей.
— Двести шиллингов, — ответил Орестик. — И после того, как я отрежу косу, — любая стрижка по ее желанию.
— Триста пятьдесят, — сказал я. — Те, что выставлены в вашем окне на продажу, начинаются с семисот.