Свод
Шрифт:
— Время настало такое, — продолжил Патковский, — что если ты имеешь под собой хоть что-то, не доведётся тебе спать спокойно. Тут либо крестьяне подпустят «красного петуха», либо ночные гости Базыля Хмызы обдерут до нитки. А то ещё и того хуже, русаки под себя подгребут. Не пойдёшь под них, сам отправишься в Базыли Хмызы или на тот свет, а на твоё добро сядет своим толстым задом какой-нибудь русский воевода.
Чему ты улыбаешься, мой мальчик? Насмотришься ещё. Они тут, будто помня стародавние времена, когда сидели на землях от океана до океана, шастают как у себя дома. Не покормишь, не попоишь — спалят. Плохо
Скажи, ты помнишь Станислава Карсницкого — маршалка Радивилов? Хотя, …откуда ты можешь его помнить? — Патковский отчаянно махнул рукой. — Отец твой его знает. Так вот не так давно Карсницкий, миль сорок восточнее на ту сторону Буга посадил на три села своего сына. Так уж вышло, что малый его сильно разгулялся где-то за границей. Не знаю, что он там ел или пил, а вскочил на отцовские деньги в такую гайню[52], что с того разгула даже слегка умом тронулся. Станислав его оттуда забрал, дал сёла и приказал, чтобы грехи перед господом замолить, выстроить малый кальвинистский собор вместо церквушки, что, как и наша, развалилась там к тому времени в хлам.
Сын Карсницкого как видно в содеянных грехах покаялся, и слова отца принял к сердцу так, как и надо это делать, благо пан Станислав и денег ему на строительство дал.
Остатки церкви разобрали, а на том месте, где она стояла, выкорчевали лес и стали строить собор. По слухам храм поднимали — всем храмам храм. Выстроили стены, уже доделывали башню, ждали только колокола. Их окрестить на голос должен был сам остробрамский священник, наместник Папы. Но тут пришли рассены, увидели, что Карсницкие убрали их старый церковный мусор и в отместку за это сравняли с землёй их недостроенный собор. Русаки дня два искали и отца Карсницкого, и младшего, чтобы и с ними как следует поквитаться, да они вовремя спрятались. Удрали аж под Новогрудок, у них там большое имение.
Но тут, Якуб, вот какое дело. Одни говорят, что это русские собор в щебень разнесли, а другие, что сам наместник воеводы подляшского своих вояк на это дело подрядил. Кто их там теперь разберёт?
Сам понимаешь, Патковский не такая важная птица как Карсницкий, хоть и тоже с польскими кровями. А ведь за Станислава с сыном в этой неразберихе и Радизвилы не вступились, смолчали, не зная кому слово замолвить. Карсницкие как-то сами всё уладили, откупились, наверное.
Пан Патковский поднял лицо к залитому лунным светом небу.
— Х-х, — коротко выдохнул он вверх облачко пара, — чему тут удивляться? Вон и на небе всё так же. Люди, как звёзды, а государи, как светила. Чем сильнее солнце или луна, тем незаметнее звёзды. Те, что посильнее светят, ещё видны кое-как, а те, что поменьше, и вовсе пропадают…
Пан Альберт оторвал взгляд от неба:
— У твоего отца, — как-то резко сменил он этот романтичный тон, — денег достаточно. Я ему уже писал, а вот теперь и тебе
Чтобы быть понаглее, нужны надёжные люди, такие, которые в случае надобности и оружие в своих руках подержать сумеют или, что тоже немаловажно, смогут договориться с кем надо…
Пан Альберт положил свою тонкую, худую ладонь на плечо Войны:
— В случае чего, — совсем тихо сказал он, — смело можешь рассчитывать на старика Патковского. У меня для тебя всегда найдётся пара надёжных слуг, ну и кое-какая другая помощь. Сейчас на Литве много недовольных. Да и какая мы Литва? Есть уже и в нашей вотчине люди, что до того устали меж двух сосен болтаться, что готовы без лишних размышлений примкнуть к польскому королевству или поклониться русскому царю.
Уж или туда, или туда, главное, чтобы прибиться хоть к какому-нибудь берегу. Одни уверены в том, что нам ещё благо стать хозяйским двором для Польши, а другие, что лучше кормить обхазаренную московию. Уж больно у их Василия сильный аппетит. Видно желает подмять под себя и пересчитать по головам всё до самой Вислы. А раз желает, значит так и сделает. Киевскую Русь подомнёт и пересчитает по чёрным головам, а нас, белоголовых по белым. Перечтут и окрестят тех навек в какую-нибудь Чёрную Русь, а нас, как полешуков в давние времена в Белую. Вот увидишь, придёт ещё время, будем мы, поляки и литовцы, и говорить, и писать по-русски…
Война невольно улыбнулся такой нелепой мысли. Виданное ли дело, полякам говорить на чужом языке?
— Чему ты снова улыбаешься, Якуб? — Серьёзно спросил Патковский.
— Да так, — не стал рассуждать на спорные темы Война. — По мне уж лучше мужицкий язык, чем русский.
— А, — отмахнулся пан Альберт, — такой ты, поляк, знаток и мужицкого. Вот соберись как-нибудь, съезди в леса на юге, да только заберись поглубже в чащу. Тамошний люд здешних только с третьего слова на пятое понимает, да и Христа не во что не ставят, зовут жидом и не шутя грозят тем, кто его сюда принёс.
Война услышал позади себя шаги и обернулся. К ним шёл Свод.
— В-о-от, — с большой долей иронии протянул Патковский, — ещё одна фигура объявилась. Видать и не догадывается, в какой «рай» приехал щеголять в своём дорогом камзоле. Скажи, — не без сарказма заметил пан Альберт, — этот франт тоже приверженец мужицкого языка?
— Ну что вы, — глядя в сторону Ричмонда, ответил Якуб. — Он кроме английского ничего не знает.
— Бедняга, — вздохнул Патковский, — надолго он сюда?
— Думаю да.
— Несладко же и ему придётся. Видать привык парень жить в довольстве? Ишь, какой холёный …
— Что есть, то есть, — улыбнувшись, ответил Война. — Что случилось? — спросил он Свода по-английски.
— Да ничего, — натянуто ответил тот, бросая оценивающие взгляды вокруг. — Вас долго нет, вот я и стал беспокоиться…
— Чего это он так перепугался? — Удивился старик.
— Говорит, что страшно ему, — с едва различимой улыбкой, ответил Война. — В эдакой-то темени, да в чужой стороне…