Свое и чужое время
Шрифт:
Когда сборщик «налогов» ушел, дядя Ваня поставил оставшихся в известность:
— Нынче же приступим к работе!
— А то как же! — иронически поддакнул Кононов, прекрасно знавший повадки нашего дяди Вани.
Дядя Ваня, любивший лишний раз напомнить нам в отсутствие Гришки Распутина о своем бригадирстве, теперь, возвысившись над всеми нами, взыскующе взглядывал на нас, как бы внушая почтение, и не столько к своей персоне, сколько к занимаемой ею должности.
И мы, зная слабость дяди Вани, легко шли на уступки, давая ему подняться в собственных глазах, наперед зная,
— Дядя Ваня, а кто будет на прессе? — подыгрывая ему, спрашивал тот же Кононов, показывая в знак легкой насмешки два золотых зуба.
— Кто, кто? — сердито бормотал дядя Ваня, принимая лесть, но протестуя против праздного вопроса вокруг того, кому сидеть за прессом, когда специалисты по этой части были всем и давно известны.
Вернувшийся с покупками Гришка, окидывая всех шалым взглядом, победно воскликнул:
— Нашел, ребята! Вдовица — во! Приятно окает, и калибр в аккурат мой — в три обхвата. Поклонились друг дружке, познакомились. А она и говорит: «Пожаловайте, Григорий Парамонович, всегда рады будем…» Я тоже любезностью угощаю. Говорю: «Лизавета Петровна, спасибо вам за культурное обращение! Теперь непременно буду захаживать…» А вы все Гришка да Гришка! — Взглянув на меня совсем потеплевшими глазами, он тихо добавил: — Гуга, ты давай-ка чего-нибудь поколдуй на закус, чтобы душа кричала от перчикового духа!
И я, пройдя за печь и вывалив на небольшой столик съестные припасы, принялся готовить закуску. Пока на миниатюрной газовой плитке грелась сковорода, я извлек из своих склянок, возимых повсюду с собой, пряный дух знойного юга.
— Ты покруче этого сатанинского зелья! Не скупись! — попросил Гришка Распутин, любитель острых ощущений. — Хорошо бы еще и картошки к селедке…
Картошки с собой мы не возили, и потому я развел руками, отвечая Распутину шепотом:
— Нетути, Григорий Парамонович!
Но тут за перегородкой серебряно затренькали колокольчики, а когда они погасли, послышался сонный голос хозяйки:
— Погодите, найду вам картошки! — И через минуту-другую, устало водя плечами, появилась она и сама. — Подремала, а голова не проходит — тяжелая…
А Гришка Распутин, встречая ее бесстыжими глазами, уже успевшими побывать за глубоким вырезом кофты, облизнулся и, заговорщицки придыхая, расхохотался:
— Знакомься, хозяйка, наш шеф-повар! Малый ретивый…
С трудом увернувшись от назойливого взгляда Гришки, хозяйка вприщур оглядела меня, а затем, помедлив минуту, протянула мне руку:
— Стеша!
— Ивери! — ответил я, захватив ее теплую ладонь в свою.
— Из Твери! — пошутил Гришка Распутин и, оставляя нас одних, посоветовал не приправлять закус поцелуями, чтобы за столом не поперхнуться.
Вынесенный на середину стол собрал всех — и непьющих, и пьющих — в одну семейную, по выражению дяди Вани, «кумпанию». Он и возглавил, на правах старшего, застолье, вспыхнувшее после двух-трех стаканов протяжными песнями вперемежку с анекдотами.
— Гуляй, Ванька, бога нет! Бог пришел, а Ваньки нет! — басил подгулявший Гришка Распутин, переводя веселые глаза с дяди Вани на Стешу. — Стешка, едрена
— Ну тебя, дядя Гриша! — отговорилась Стеша, смущенно опуская глаза.
— Какой я тебе дядя! — подскочил на стуле разобиженный Гришка. — Ты меня, девка, в дядьки записывать не торопись! Я еще любого кобеля энтому делу поучить могу!.. Запомни, с бабами я — всегда мужчина! А когда бы не так, понапрасну хлеб переводить себе не позволил бы — под петлю б полез да на осине повис! — разом выдохнул он, вновь повеселев, опрокинул очередной стакан и, закусив круто поперченным ломтиком буженины, лукаво блеснул белками: — Зачем поцелуями-то приправляли, а?!
— Ну тебя, Гришка, опять за свое, — кошкой захмурилась раскрасневшаяся Стеша, пьяно отмахиваясь детской ладошкой от распутинского замечания.
— На том и жизнь держится! — продолжал Гришка Распутин. — Вот, к примеру, лежишь в холодной постели и, как бездомная собака, глазами стреляешь, ждешь, глядя на темноту… А кого, коли позволишь спросить, ждешь? А ждешь видь! А рази кто догадается, что ты, живое существо, в тоске зябнешь, ежели всем нутром не затрубишь? Нет, не догадается видь! Вот где пес-то зарыт… А баба-то, она к чужому теплу тянучая, что кошка… От нее видь огромные миру бедствия зачинаются!
Стеша сконфуженно переглянулась со всеми и, не найдя чем возразить Гришке Распутину, певуче воскликнула:
— Ой, ну тебя, Гришка!
Разомлевший от выпивки и распутинского баса дядя Ваня нервно сучил лысой головой, пытаясь прервать Распутина, но никто не замечал его, пока наконец не бухнул он кулаком по столу.
— Хватит беса тешить! — сказал он, неприязненно поглядывая на своего дружка. — Годов нажил, а ума все нет! Не юнец же ты красногубый!
— А ты, ставропольская тыква, молчи! — приказал Гришка Распутин, дружелюбно опуская на плечо дяди Вани широченную ладонь с заскорузлыми, как коряга, пальцами. — Отгорел ты, Ваня, оттого тебе и тоскливо…
Выцедив последний пузырек, «кумпания» грустно присмирела, ощущая неодолимую потребность в новых дозах.
— Может, скинемся, — предложил Синий, с надеждой уставясь на Кононова и прекрасно понимая, что ежели скидываться, то не обойтись без его щедрости.
— Так в чем же дело! Пошурши! — подкусил Синего Кононов, довольный тем, что пришел час переключить все внимание коллектива на себя. — Давай, давай, Микола, выворачивай карманы, только в них не то что деньги, а и мыши давно не танцевали.
И Синий, обиженно поморгав, погас лицом, уже жалея, что затеял этот разговор с Кононовым. Но тут же на помощь пришел Гришка Распутин, ломая мужскую гордость просительным тоном.
— Серега, выручи в последний раз… Ссуди два червонца, с получки соберем! — И качнулся через стол к Кононову. — Уважь, не откажи…
Кононов блеснул двумя золотыми зубами, повертел головой:
— С какой это получки соберете, Гришка? Третий месяц вхолостую гоняем, деньгами-то и не пахнет! — Но, вопросительно окинув каждого взглядом, все же расщедрился, полез в карман и отпустил просителю два червонца, напоминая должок еще с Ярцева.