Свое и чужое время
Шрифт:
— А почему ты не окаешь? Пришлая, что ли?
— Пришлая, — отозвалась Стеша и, еще раз выстрелив взглядом в Лешку, пошла к крыльцу, с которого только что сошла.
— Удавка! — сообщил Кононов, когда Стеша скрылась за дверью. — Выследила кролика…
— Ничего, — сказал я. — И на тебя найдется удавка, не завидуй Лешке.
— Очень надо! — с обидой в голосе отвечал Кононов, выбираясь вслед за Лешкой во двор.
На закате того же дня, оставив в избе дядю Ваню, чудом взобравшегося на полати, и Гришку Распутина,
Пошли на другой конец деревни, в сторону леса, не такого уж близкого, как казалось нам поначалу.
По левой стороне улочки тянулись почернелые от жестоких бурь времени избы, сплошь украшенные затейливою резьбой. Кое-где над слуховыми оконцами вместо былых деревянных коньков торчали несуразные загогулины, уже не способные пробудить воспоминания о временах, когда здесь жили огромными семьями, создавая неповторимый мир, что разлетелся во прах по милости моего поколения, ринувшегося под сияющие огни городов.
Деревня была мертва. Редко где за окнами изб мелькали бледные старческие лица, утомленные ожиданием. Только-только начинался дачный сезон, и молодежи еще не было видно.
Город, вобрав в себя деревенскую молодежь, дав ей шумные улицы с завораживающими витринами, снабдил ее и своей податливостью к насморкам и простудам. И теперь она наезжала в деревню закалить изнеженную и ослабевшую плоть, подставляя ее под теплые лучи солнца.
Предвечерний ознобистый ветерок разливал по купам леса трепещущие закатные краски, отливая нежным цветом девичьей юности. Пала ранняя роса, и все разом прониклось лесным пряным духом.
Зябко поводя плечами, Стеша вывела нас на просеку и завернула за излучину тропки, к высокому, шумно шелестящему клену. А за открывавшейся асфальтированной дорогой показалось трехэтажное здание, из окон которого лился ранний электрический свет. Это была ткацкая фабрика. На ней-то и работала Стеша, гордясь своей профессией мотальщицы.
В воздухе не умолкало стрекотание множества станков, работавших в напряженном ритме.
Постояв, поприслушавшись к их горячему спору, Стеша повела нас обратно, украдкой поглядывая на Лешку, поддерживавшего под руку тихо стонавшего от боли Синего.
Деревня кое-где замерцала телеэкранами, отнимая у оставшейся жизни живое общение, и утонула в сладостной жути иного, придуманного человеком же мира.
В избе, повалившись ничком на диван, басовито храпел Гришка, ему дядя Ваня вторил с полатей надтреснутой хрипотцой.
— Давай, робя, снимать дядю Ваню! — предложил Сергей Кононов, раздраженно поглядывая на диван. — Снесем в чулан, пусть там на пару и выступают…
Сняв всем миром дядю Ваню и отнеся его в «темницу», принялись и за Гришку, тоже бросили на широченный топчан рядом с дядею Ваней.
Мне было обидно, что «темница» отошла невзначай другим.
Дожидаясь ночевки, я устало слонялся по комнате, в которой по просьбе Кононова, любителя «капятка», заваривали теперь чай.
— Ты не обижайся, — сказал мне Кононов, неся на стол медовые пряники, извлеченные из портфеля. — Но грузинский чай больше напоминает махорку… — И принялся похваляться «индюшкой», которую он доставал у знакомых за переплату.
Синий, брезгливо слушая рассуждения Кононова относительно чая и «капятка», корчился от боли, придерживая пятерней болящую точку в желудке и просительно взглядывая на Стешу, возившуюся с заваркой.
— Опять, что ли, прихватило? — спросила Стеша, улавливая мольбу, на что Синий кивнул утвердительно, еще больше напуская на лицо страдальческое выражение.
— Не найдется ли у тебя керосину? — поинтересовался у Стеши Кононов, когда она, сочувственно вздохнув, отошла в сторонку, к тайнику за «лекарством» для Синего. — Опои его разом! Все одно скоро помрет…
— Подохну, — подтвердил счастливый Синий, следя глазами за Стешей, исчезнувшею за печью. — Скоро, Серега, очень уж скоро подохну!
Кононов, задумавшись, взглянул на Синего и уже без тени иронии пробормотал:
— Не вздумай здесь подыхать-то! Не хватало еще с тобой канителиться!
— А это, — досадливо вздыхая, сказал Синий, — как уж получится! Коли помру, то у Лешки адрес точный имеется. Он сообщит Дусе! Она меня здесь не оставит…
— Очень ей мертвый нужен! — возразил Кононов и, стрельнув серыми с желтизной зрачками на Лешку, вносившему к общему чаю и свою лепту в виде печенья, добавил: — Лешка знает не только твой адрес.
Разговор явно принимал нежелательный оборот с непредсказуемыми последствиями, но, к счастью, вовремя вмешалась Стеша, возвратившаяся в комнату со стаканом водки.
— Как же вас ноги-то носют с такой ненавистью друг к другу? — сказала она и, измерив взглядом каждого из нас, подошла к Синему и поднесла ему стакан под честное слово завязать с этим с завтрашнего дня навсегда.
— Держи карман шире, — перебил Стешу Кононов, сконфуженный чистосердечием женщины. — Завтра снова будет канючить.
Судорожно ухватив только что державшейся за больной живот пятерней стакан, Синий разом вылил его содержимое в рот и, ломая лицо от страдания и нечаянной радости, упоительно зажмурился, разомкнул глаза и не спеша полез на полати.
Пока он, ползая на карачках, приспосабливался на вонючем тулупе с замурзанным ворсом, Стеша поставила на кружок эмалированный чайник, и началось беспросветное чаепитие с карточной игрой в дурачка.
Сыграв несколько партий в паре с Лешкой, я отказался от дальнейшего участия, сославшись на усталость.