Своенравная красавица
Шрифт:
— Но ты не останешься в Конингтон-Сент-Джоне?
Даррелл покачал головой:
— Не останусь.
— Тогда я не смогу выйти за тебя замуж, — вздохнув, сказала Черити, — потому что я не уеду. Ты принял свое решение, Даррелл, а я свое.
— Упрямая, как всегда, ведь так?! — теряя терпение, воскликнул Даррелл. — Чего, скажи на милость, ты думаешь добиться, оставаясь здесь?
— Ничего, — печально ответила она, — и сейчас-то со мной мало считаются в Маут-Хаус, а когда дядя умрет, и вовсе перестанут. Но уехать мне совесть не позволяет. У меня здесь друзья, и я знаю, в чем состоит мой долг.
—
— Да нет, ты тоже вполне отчетливо это сознаешь, я так думаю, просто не хочешь согласиться.
— Да, мадам Дерзость, я сознаю свой долг. Главное — это мой сын, а после него — ты, без твоей заботы он не выжил бы.
— Нет, мне ты ничего не должен, — ответила она с горечью. — Все, что я делала для ребенка, было сделано из любви к нему, а также из любви и благодарности ко всей вашей семье. Ну и потому, что когда-то дала обещание! Между нами нет никаких долгов, во всяком случае, такого громадного, чтобы ты чувствовал себя обязанным сделать мне предложение и таким образом расплатиться со мной.
— Я не это имел в виду! Ты преднамеренно обращаешь мои слова в оружие против меня.
— Вот именно «слова»! — повторила Черити, вновь закипая. — А о нас судят по делам, и если ты сбежишь от тех, кто на тебя полагается, то этот поступок тебе и поставят в вину. Вот как перед Богом: мне кажется, что Даррелл Конингтон все-таки погиб на войне. Тот, кого я знала под этим именем, не стал бы так старательно уклоняться от исполнения своего прямого долга!
Даррелл схватил ее за плечи с такой силой, что она чуть не задохнулась, и прошипел тихо и яростно:
— Ты называешь меня трусом? Клянусь Богом, Черити, я не потерплю этого даже от тебя!
— Не трусом, — возразила она, отважно встретив его взгляд. — Труса можно пожалеть, даже простить. Нет, это гордость не дает тебе покоя, вывернутая наизнанку гордость, в которой нет и капли чести. Твой великолепный дом уничтожен, твое богатство уплыло, твои земли уменьшились — вот чего ты не можешь вынести, Даррелл! Из-за этого ты готов предать доверие, свой долг, само имя, которое ты носишь! А теперь отпусти меня и позволь мне уйти! Нам нечего больше сказать друг другу.
Пару секунд он продолжал держать ее, но потом, не выдержав вызова в ее глазах, неуверенно отвел взгляд. Его руки упали с ее плеч, и Черити ушла не оглядываясь. Вскоре, пройдя позади гостиницы, она оказалась на тропинке, по которой всего лишь накануне утром неслась в Конингтон за Дарреллом. Тогда был свет в душе, а сейчас грусть и разочарование лишили сил. Черити с трудом поднялась на холм, откуда было рукой подать до сожженного дома, и даже не посмотрела в ту сторону. Сегодня погибло нечто более дорогое. Дом со временем можно отстроить заново, но кто восстановит нарушенное доверие, любимый идеал, свергнутый с пьедестала и обесчещенный?
Только на следующий день мысль о драгоценностях снова пришла ей в голову. Черити расстроилась, вспомнив о них, потому что вчера под впечатлением тяжелого разговора решила больше не встречаться с Дарреллом. Все было сказано утром у реки. Увидеться с ним еще раз — значит только усилить свой гнев и досаду... И еще любовь, вынести которую труднее, чем все прочее.
И вот, оказывается, они должны-таки встретиться. И речи не может быть о том, чтобы не вернуть ему
Над вопросом, как это лучше всего сделать, Черити ломала голову полдня, и отвлекло ее событие, повергшее всех домочадцев в состояние страха и смятения. Черити сидела за прялкой, а маленький Даррелл трудился над своими уроками, когда к ним ворвалась бледная и перепуганная Сара.
— Черити! — закричала она, ловя ртом воздух. — Ах, Черити, с отцом опять случился удар, тяжелее, чем первый! Он не может ни говорить, ни двигаться!
Прялка замедлила ход и остановилась. Черити в оцепенении смотрела на свою кузину. Сара обезумела совершенно.
— Иду в гостиную, — говорила она сквозь рыдания, — почитать ему, как всегда, и вдруг вижу: он упал с кресла и лежит на полу. О, Черити, я подумала, он умер!
И Сара дала волю слезам, закрыв руками лицо. Черити вскочила, бросилась к ней, обняла. Маленький Даррелл, сидевший за столом, встревожился и тоже принялся хныкать, хотя ничего не понял.
— Тише, Сара, милая, ты пугаешь ребенка! — Черити старалась говорить спокойно, скрывая ощущение дурноты, сжавшее все внутри. — Где сейчас дядя?
— Я побежала за мамой, а она созвала слуг перенести его в спальню. — Сара прилагала неимоверные усилия, контролируя свой голос. — Мне бы надо остаться с ней, но, да простит меня Бог, я так перепугалась.
— Я пойду к ним, — тихо сказала Черити. — Побудь здесь, Сара, и попытайся успокоить ребенка.
Когда Черити вошла в комнату своего дяди, там уже находились двое старших слуг и няня. Было ясно, что сделано все возможное, чтобы привести больного в чувство, но безуспешно. Мистер Шенфилд недвижно лежал на большой кровати, и только едва заметное дыхание свидетельствовало, что он еще жив. Его жена, стоявшая у постели, оглянулась на племянницу и сказала вполголоса:
— Иди на конюшню, Черити, и передай Уильяму, пусть сразу же едет в Плимут за Джонасом. Скажи, чтобы поторопился.
Джонас прибыл в Маут-Хаус поздно вечером и привез с собой врача, но доктор практически лишил их надежды на выздоровление мистера Шенфилда или хотя бы заметное улучшение его состояния. На следующий день врач уехал в Плимут, а Джонас остался в Маут-Хаус и снова отослал Уильяма, на этот раз в Эксетер, срочно вызвать Бет из дома ее мужа.
Черити, взяв на себя часть обязанностей по уходу за больным, думала с жалостью, что смерть явилась бы для него только милосердным избавлением: ведь он обречен был существовать как живой труп. Он стал совершенно беспомощным, настолько, что не мог благословить своего сына и дочерей, когда они собрались у его постели. Джонас напустил на себя серьезный и меланхоличный вид и проводил много времени в молитвах, что не помешало ему прибрать к рукам ту часть отцовской власти, которую до того за ним не признавали. Теперь он сделался хозяином в Маут-Хаус, только пока без титула, и полностью скрыть удовлетворения ему не удавалось.