Своей дорогой
Шрифт:
— Дело не в жалованье, — заговорил он с вызывающим видом. — Чего требуют от вас рабочие, вам было уже сообщено: несправедливо уволенные рабочие должны быть…
— Кто вы? Кто дал вам право вмешиваться? — перебил Дернбург, хотя хорошо знал говорившего.
— Мое имя Ландсфельд! — последовал надменный ответ. — Я полагаю, этого достаточно для оправдания моего вмешательства.
— Нет, потому что вы не принадлежите к числу моих рабочих; вмешательства посторонних я не потерплю. Оставьте Оденсберг сию же минуту!
Приказание звучало гордо и презрительно.
— Такого требования я не выполню, — язвительно возразил он. — Я здесь по поручению своей партии, которой не безразличны дела Оденсберга. Товарищи! Признаете ли вы меня своим представителем? Могу ли я говорить от вашего имени?
Фальнер и его сообщники, последовавшие за своим вождем и окружавшие его, громкими криками поддержали его; остальные молчали. Ландсфельд с торжеством поднял голову.
— Слышите? Итак, я скажу вам, что условия, которые вы ставите желающим снова взяться за работу, позорны и унизительны! Всякого, кто их примет, я объявляю трусом и изменником!
— А я объявляю, что не желаю иметь дело ни с вами, ни с подобными вам! — крикнул Дернбург, донельзя раздраженный этим вызовом. — Я поставил своим рабочим условия и только с этими условиями снова открою заводы, с людьми же вашего сорта я вообще не разговариваю.
Ландсфельд яростно рванулся вперед.
— С людьми моего сорта? Мы, конечно, не более как черви в глазах такого важного барина? Товарищи, как вам это нравится?
Он недаром обратился к единомышленникам; на Дернбурга посыпались бранные слова и угрозы, и толпа еще теснее обступила его. Отрезанный от всякой помощи, он каждую минуту, мог ожидать всего самого худшего.
В этот момент издалека донеслись крики, возгласы, восторженные приветствия; можно было даже разобрать крики «Ура!», которые все росли и приближались. «Ура, Рунек! Ура, Эгберт Рунек!» — слышалось со всех сторон, и тесно сплотившаяся толпа расступилась, давая дорогу быстро подходившему инженеру.
Задыхаясь от быстрой ходьбы, он остановился возле Дернбурга с таким видом, который явно говорил, что он решил или выстоять вместе с ним, или погибнуть. Он бросил на Ландсфельда угрожающий взгляд, но тот ответил лишь насмешливым пожатием плеч.
— Ты здесь, мой милый? — пробормотал он. — Ну, если тебе самому угодно сломать себе шею, то мне незачем и стараться помочь в этом.
Рунек быстро окинул взглядом толпу и, оценив всю опасность положения, ухватился за единственное средство, которое еще могло помочь.
— По домам! — крикнул он рабочим, которые держали в осаде здание дирекции. — Разве вы не видите, что господин Дернбург хочет пройти к своим подчиненным? Я проведу его; дайте дорогу!
Пораженные и озадаченные рабочие повиновались и начали отступать; место перед домом мало-помалу освобождалось. Если Дернбургу удастся пройти к своим служащим, опасность устранится, и все окончится миром; но это не входило в планы Ландсфельда, и он снова вмешался.
— Что это значит? — резко крикнул он. —
Слово «изменить» сразу оказало действие: послышался грозный, глухой рокот толпы.
— Вы сами изменники и негодяи, если нападаете на человека, который делал для вас все, что только мог! — крикнул Рунек. — Прочь! Первый, кто прикоснется к нему, будет иметь дело со мной!
Он был в такой ярости и так страшен, что все, кроме Ландсфельда, попятились.
— Не испробуешь ли ты своих сил на мне? — крикнул последний, бросаясь вперед к Дернбургу, но в то же мгновение с громким криком, обливаясь кровью, упал на землю, пораженный тяжелым кулаком Рунека.
Все это произошло мгновенно и вызвало взрыв страстей раздраженной толпы. Фальнер и его сообщники с диким воплем кинулись на Рунека, который бросился к Дернбургу и заслонил его собой; богатырская сила давала ему возможность в течение нескольких минут выдерживать натиск, но исход такой неравной борьбы нетрудно было предвидеть. Вдруг в высоко поднятой руке Фальнера сверкнул нож, последовал сильный удар — и Эгберт упал.
Толпа оцепенела от ужаса; чудовищный поступок разом отрезвил ее, даже Фальнер застыл, испуганный содеянным; крики стихли. Бледный, с крепко сжатыми губами Дернбург, медленно нагнулся и приподнял бесчувственного Рунека; никто ему не мешал.
Между тем, когда место перед домом несколько освободилось, служащие возобновили попытку протиснуться к хозяину; это удалось им лишь отчасти, но во время кровавой развязки они были уже поблизости. Доктор Гагенбах сумел воспользоваться обстоятельствами.
— Дорогу врачу! — крикнул он, протискиваясь вперед. — Пропустите меня!
Это помогло: в толпе образовался узенький проход, и через несколько минут служащие окружили Дернбурга. Но он, забыв о своей безопасности, стоял на коленях возле Эгберта, поддерживая его голову, а когда доктор склонился, чтобы осмотреть рану, спросил тихим голосом, в котором слышался страх:
— Смертельно?
— Очень тяжело, — громко и серьезно ответил Гагенбах. — Надо сию же минуту перенести его.
— Ко мне! — сказал Дернбург.
— Да, это лучше всего. — Доктор быстро наложил повязку и повернулся к Ландсфельду, чтобы осмотреть и его. — Никакой опасности! — крикнул он окружающим. — Он просто оглушен ударом. Отнесите его в дом, и он скоро придет в себя, а в моей помощи нет надобности. Вот Рунек — тот тяжело ранен.
Его вид показывал, что он считает весьма возможным смертельный исход; и это решило дело: рабочие взволнованно заговорили, а когда Рунека подняли и понесли, толпа уже была настроена по-другому. Рабочие смотрели на своего депутата, которого выбрали назло хозяину. Залитый кровью, безжизненный, Рунек лежал на руках служащих, несших его, а их старый хозяин шел рядом, держа его за руку. Все молча отступали, пропуская печальную процессию; не слышалось ни слова, ни звука, тысячную толпу охватило могильное молчание.