Свои и чужие
Шрифт:
— А велика ли разница между понятиями «вжиться» и «сжиться»?
— Ну…
— Хотя должен сказать, что крестьянин всегда был загадкой. Не думаю, что десять лет, которые привелось ему жить и работать в коллективном хозяйстве, в корне изменили его психологию. Вырабатывалась она столетиями, а изменить мы пытались за считанные годы. Зато крестьянин всегда был патриотом. Ему всегда было что защищать — землю, дом. Значит, из этого мы и должны сегодня исходить в своей работе, привлекая людей к сопротивлению оккупантам.
— А как это конкретно делать?
— Ну, на этот счёт есть много директив. Наконец, и мы с вами сошлись тут, чтобы посоветоваться хорошенько. Что-то
— Известно, не веселит.
— А все-таки люди верят, что Красная Армия будет наступать?
— Иначе нельзя.
— Это мы с вами считаем, что иначе нельзя. А веремейковцы ваши, как они думают? Конечно, не те, что собираются вжиться в новый порядок.
— Сами же знаете — согласились взять колхозное имущество на сохранение. Значит, верят.
— Это так. Но теперь важно, чтобы вера эта не исчезла. Её всяческим образом надо поддерживать.
— Мало чем можно поддерживать. Одних-то слов не хватает. Радио у нас в Веремейках нету. Провести до войны не успели, а приёмниками не запаслись. Газет советских тоже пет с того времени, как фронт отошёл. Так что известия обо всем, что делается по ту сторону фронта и по эту, мужик наш получает теперь от немцев. Ну, а какая же это правда, ежели она с одной стороны идёт? Немцы же, ясное дело, обо всем говорят так, как им нужно, как им выгодно. Да и с местной властью у них как-то слишком ловко получается. Полицию сколачивают. Бургомистра в волости назначают. Старост в деревнях выбирают, уговаривают бывших советских активистов идти в старосты. Выбирать не запрещают, только бы народ захотел.
— Этого надо было ждать. Ни одна армия не может установить на захваченной земле хотя бы видимость порядка без предателей изнутри. Чтобы руководить громадной массой незнакомых людей на оккупированной территории, необходима, кроме собственно военной силы, ещё и местная администрация. Потому-то немцы и торопятся. Ну, а наша задача — как раз делать наоборот, то есть ставить на разные должности, которые сочиняют немцы в нынешних учреждениях, своих людей, советских патриотов. Надо учиться вести себя с немцами. Надо их обманывать, где это возможно. В конце концов без открытых предателей они ничего не смогут у нас делать.
— Это бы действительно было неплохо — повсюду своих людей расставить. Но, сдаётся мне…
— Да, пока мы спохватились да выработали в райкоме общее мнение на этот счёт, в некоторых местах должности позанимали негодяи. — Ну, а… Словом, те, кого вы подсовываете немцам, они с охотой на это идут?
— Как сказать…
— Известно, не по своей воле… всегда жестковато.
— Но товарищи, которые устраиваются по нашей подсказке в местную администрацию, даже в немецкие учреждения, сознают, что это необходимо. И относятся к этому, как к ответственному заданию.
— Тяжкое это дело, Касьян Касьянович. На словах-то оно выходит одно, а на деле — другое. Недаром говорят — ежели нанимаешься к новому хозяину, так у старого службу бросай, а то несдобровать. И тот, неизвестно за что, подзатыльников надаёт и этот.
Манько
— Что ж, иногда и потерпеть надо, на то и чужая воля, как вы говорите.
— Да если бы только это.
— А что ещё?
— Ну, а вдруг свои однажды в лицо не узнают. Не каждому докажешь, что ты не чужой. Есть такая байка в народе — леший превратил человека в медведя. Верней, дал ему медвежью голову. А человек-то все равно чувствует себя человеком, его к людям тянет. Послоняется день-другой по лесу, а потом пробирается поближе к деревне, поближе к людям. Те видят его медвежью голову да утекают кто куда. Так и с тем, кто пошёл по заданию к немцам служить. Кто у него будет спрашивать, свой он или чужой? Раз у тебя звериное обличье, то и сам ты зверь. А у ненависти, как известно, расправа короткая.
— Ну, этого не надо бояться. Раз мы поставили человека, то мы и защитим, если понадобится. В конце концов в своём районе мы хозяева. По крайней мере, собираемся ими стать. Это наша зона действия.
— Разве что так. Но все-таки не завидую я этим беднягам. Долго потом придётся доказывать свою причастность к подпольщикам или партизанам. И хорошо ещё, ежели удастся доказать.
Зазыба так и ждал с внутренним сопротивлением, что Манько предложит и ему в Веремейках какую-нибудь должность. Но секретарь райкома, вопреки его ожиданию, не торопился с этим. Он ещё долго рассуждал о связи с местным населением, которую надо безотлагательно налаживать во всех населённых пунктах района, о надёжной агентуре, которая стала бы слухом и зрением подпольного райкома, об опорных группах сопротивления в деревнях, которые, пока не хватает оружия, должны стать основным очагом пассивного сопротивления фашистам, и о разных других, не менее важных вещах, необходимых в борьбе с врагом. Потом спросил:
— Оружие у кого-нибудь в Веремейках есть?
— Думаю, что нет, кроме охотничьих ружей.
— Охотничьи ружья — это уже хорошо. Правда, ими с немцами не навоюешь. У немцев пулемёты, автоматы. Но пока что к чему, пока и мы заимеем пулемёты да автоматы, придётся и охотничьи ружья пускать в ход. Будем при их помощи добывать настоящее оружие. Прежде всего надо обезоруживать полицейских. Хорошо бы также поискать оружие на местах недавних боев.
— У нас их тут не было.
— Я это знаю. Но ведь шли большие бои по ту сторону Беседи. Там оружие должно бы остаться. Во всяком случае, вы поищите повсюду хорошенько, а вдруг что-нибудь да найдётся. Для активной борьбы нужно много оружия. Ну, а у вас лично от гражданской войны ничего не осталось?
— Нет.
— Жаль. Ну да ладно. Найдём чем сражаться, было бы желание. Главное, что нам удалось наконец встретиться. На этой встрече очень настаивал, уходя из района, товарищ Маштаков. Я даже пожалел однажды, что сам не был близко знаком с вами. Ну, а теперь будем прощаться. Мне сегодня ещё в одно место надо успеть. Надо надеяться, что мы с вами ещё не один раз поговорим. Простите, если что не так. Между малознакомыми людьми не всегда все как надо получается.
— Да, слишком уж долго вы, Касьян Касьянович, агитировали меня за Советскую власть.
— Ну, — развёл руками Манько.
— А я не так давно признавался Прокопу Ивановичу, как к ней отношусь. Так что…
— Не обижайтесь, товарищ Зазыба. Кстати, вот вы меня называете по имени и по отчеству, а я вашего имени не знаю. Давно уж слышу ото всех — Зазыба да Зазыба…
— Денисом меня зовут, а батька был Евмен.
— Значит, Денис Евменович. Вот и познакомились напоследок.
— Погодите-ка, — остановил секретаря райкома Зазыба. — Мне тоже у вас надо кое-что выяснить.