Свои и чужие

Чигринов Иван Гаврилович

— Давайте.

— Тут объявился недавно Чубарь, знаете, председатель наш. — Где он?

— В Мамоновке.

— Прячется?

— Да.

— Правильно делает. Пускай ещё немного выждет. Скоро должен вернуться в район наш партизанский отряд. Мы его ждём уже несколько недель. Вот тогда и Чубарь ваш пускай присоединяется. Тем более что с самого начала предполагалось сделать его одним из бойцов отряда.

— Хорошо, я ему передам. Ну, а чья работа — паровоз у Белынковичей?

— Наша.

— Я так и подумал, что не сама по себе взорвалась

под ним мина.

— Просто так ничего не бывает, Денис Евменович, — бодро и чуть хвастливо сказал Манько и по-свойски хлопнул Зазыбу по колену. — Кстати, Захар говорил, что вы со своими веремейковцами тоже вроде бы ездили туда на лошадях? Значит, все видели. Как оно? Как ваше впечатление? Словом, расскажите, какие результаты от взрыва?

— Результаты? — усмехнулся Зазыба и почесал в затылке, явно пытаясь таким образом смягчить впечатление от своей усмешки. — Знаете, есть такая прибаутка: убить зайца не убили, а шуму много наробили.

— Даже так?

— Нет, я не в том смысле, — спохватился Зазыба. — Я говорю, что… Одним словом, эшелон вам не тот попался. Четыре вагона с мукой. Даже никого не напугали.

— Но ведь паровоз повредили?

— Это так. А вот если бы ещё и немцев… А то муку они заставили нас перевезти в Белынковичи на станцию, этим все, сдаётся, и кончилось. <

— Ничего, другой раз лучше прицелимся.

— Да уж надо бы…

— А что люди там говорили?

— Большинство склонялось к тому, что мина осталась ещё от Красной Армии.

— Можете говорить теперь, что это не так.

— Я и сам подумал — не иначе кто-то нынче подложил её, эту мину, под рельс. Прямо на душе легче стало. А накануне ещё Захар мне шепнул — мол, ждут тебя в Гонче. Потому я и подумал, что диверсия местная. Во всяком разе, начало есть.

— А теперь — лично вам задание.

— Какое?

— Не волнуйтесь, старостой в Веремейках вам не быть. Слишком известный вы человек, чтобы использовать вас на такой должности. Тут может и наоборот получиться, односельчане ваши небось сразу подумают — раз красный орденоносец пошёл на службу к немцам, так, считай, все пропало, нет возврата Советской власти. Ну, а дальше как нам быть с вами, покажет время. Бог не выдаст — свинья не съест. Так, кажется, говорят?

— Так.

— Я вот что имею в виду, говоря про задание. Оно не совсем конкретное, но… Словом, райком партии собирается провести во всех населённых пунктах накануне седьмого ноября, как и до войны, торжественные митинги. В Веремейках за проведение митинга будете отвечать перед райкомом вы, Денис Евменович. Подумайте также, кого поставить у вас старостой. Надо либо опередить с этим немцев, либо уж тогда, как они сами надумают проводить выборы, выдвинуть выгодную для нас кандидатуру. Словом, человек для подобного дела нужен серьёзный и надёжный. Есть у вас в деревне такие?

— До сих пор был один, но…

— Тоже к немцам потянуло?

— Нот, просто помер.

— А-а… А я не знал его? Зазыба назвал Вершкова.

—

Нет, о таком не слышал. Но вы все-таки подумайте ещё, кому можно довериться. Да не очень сужайте круг поисков. Надо учитывать, что в военное время человек стоит большего, чем про пего до сих пор думали.

— Добра.

— Ну, а полицейский? Что он за человек? Видать, подлюга, раз сам напросился в полицию?

— Вы о Браво-Животовском?

— Фамилии не помню, но о том, что сам пошёл в полицию, нам известно. В конце концов теперь не в фамилии дело. В человеческой сущности.

— Сущность его поганая, — сказал Зазыба. — Правда, он все ещё будто в нерешительности живёт. Открыто ничего плохого в деревне не делает. Однако службу несёт исправно. Думаю, что он-то и есть в Веремейках глаза и уши бабиновичского коменданта. Мне довелось как-то остаться с ним один на один, на совещание ехали в Бабиновичи, дак поговорили немного. Опасный тип. Кроме того, обыкновенный хитрюга, доложу вам. Мужики наши говорят, что признавался по пьяной лавочке — в гражданскую служил у батьки Махно, а потом все время заметал следы. Вообще-то он не здешний. У нас появился уже чуть ли не в конце двадцатых годов. Ну и пошёл в примаки к одной солдатке, её прежний муж тоже в гражданскую в Красной Армии воевал.

— Придётся за этим вашим…

— Браво-Животовским.

— Вот так имечко!…— покрутил головой секретарь райкома. — Видать, не только человеческий ум изобретал такое сочетание, не иначе нечистая сила тоже постаралась. Так придётся за этим Браво-Животовским последить, а там, если не одумается, и…

— Надежды нет, чтобы одумался. Вот если бы фронт в обратную сторону покатился…

— Ну, тогда они все иначе себя поведут. Все побегут к нам, конечно, кому не поздно будет, если кровью себя не замарают. Но пока наши все ещё отступают, на это рассчитывать не приходится.

Все было переговорено, и Манько поднялся со скамеечки.

— Словом, Денис Евменович, — закончил он, уже стоя, — подпольный райком хочет, чтобы вы по-прежнему оставались в Веремейках хозяином положения. Может, даже в большей степени, чем до сих пор.

— Хозяином — не хозяином, однако… Добра, я вас понимаю.

— И вот ещё что, Денис Евменович…— Опустив голову, секретарь райкома помолчал немного, потом поднял глаза на Зазыбу — переносица у него была тонкая, и от этого, казалось, что глаза на лице слишком близко посажены, — и уже не отводил их до конца. — Нас тревожит немного ваш сын.

— Как это? — беспокойно дёрнул плечами Зазыба.

— Очень не хотелось бы, чтобы он натворил глупостей.

— А-а, вот вы о чем.

— Ну, что раньше было, теперь вспоминать поздно. Степень его вины тоже, считай, не установлена, и вряд ли надо это делать. Я уже говорил — придёт время, и во всем, что было не так, разберутся. А теперь — камни из-за пазухи вон! Теперь важно не дать человеку шатнуться куда не надо. Одним словом, Денис Евменович, вы — отец его, и вам за него отвечать.