Своими словами. Режиссерские экземпляры девяти спектаклей, записанные до того, как они были поставлены
Шрифт:
Урно ложится на сцене – изображает забор.
Вылк и Хельга по разные сторона «забора».
Вылк (вглядываясь). Пушкин?!
Хельга. Пущин!..
Вылк. Дело было зимой… (Вылк идет к «забору», под ногами у него «скрипит» снег.)
Хельга также со скрипом идет к забору.
Вылк.
Хельга. Пущин!..
Обнимаются.
Музыка.
Сюзон подходит и посыпает их «снегом».
Сюзон и Урно провожают зрителей со сцены.
Объятье продолжается, пока Сюзон тихонько не похлопывает Вылка по плечу.
Вылк (очнувшись). А! Сейчас мы вам расскажем про дядю на столе. Урно, давай дядю на столе!
Урно. Да! Мне только нужно снять красные лапки.
Вылк. А я тогда хвостик сниму! Я сниму хвостик, чтобы не думали, что я волк! Я не волк!
Итак! Когда Евгений приехал в деревню, то дядя ждал его на столе…
Пока Вылк это говорит, Урно и Сюзон выносят два стула и Урно ложится на них, сложив руки на груди. Сюзон держит под его головой подушечку.
Музыка.
Вылк стоит рядом, держа зажженную зажигалку, как свечку.
Вылк. Пушкин считал, что к родственникам нужно приезжать только раз в год и лучше, чтобы они были при этом уже на столе… Так как дядя был «честных правил», то когда Евгений приехал, он ждал его, уже лежа на столе.
Вставляет зажженную зажигалку в руки лежащего Урно.
Сюзон за руку выводит Вылка на авансцену, роняя при этом подушку, которая поддерживала голову «дяди». Голова «дяди» безвольно падает. Сюзон начинает что-то громко шептать Вылку.
Сюзон. Вылк! Мы не в том месте рассказываем про дядю на столе!
Вылк пытается ей возразить.
Вылк. Это неважно сейчас, Сюзон!
Сюзон настаивает.
Сюзон. У нас же снег на сцене! А «дядя» был летом…
Вылк. Сюзон, ты считаешь, что это важно?!
Сюзон. Конечно! Мы же всех запутали. Надо убрать снег, а то ничего не поймут.
Вылк резко останавливает музыку. Включается яркий свет.
Вылк.
Далее Сюзон говорит по-французски, лишь изредка переходя на русский.
Сюзон. О! Извините, я не хотела! Мне так неловко, что я прервала такую красивую, торжественную сцену. Просто она не на своем месте. Впрочем, как и я сейчас. Я думаю, что Пушкин – действительно самый великий поэт в мире! Я в этом убеждена!
Вылк. Сюзон! Мы в Москве!
Сюзон. Я в этом убеждена! Пушкин – самый великий поэт! В мире! Простите, я волнуюсь. Наверное, это звучит не очень патриотично для француженки, но это так! (Некоторые фразы Сюзон приходится повторять по два раза: по-русски и по-французски, как, например, эту, про Пушкина.)
Сюзон говорит долго.
Вылк с терпеливым видом ждет.
На сцену выходит Хельга.
Вылк. Спасибо, Сюзон, ты нам очень помогла! Всем теперь стало намного понятней!
Сюзон быстро возвращается на свое место около «дяди» на столе, поднимает упавшую подушку и как ни в чем не бывало смотрит на Хельгу, поддерживая голову «дяди».
Вылк (показывая на Хельгу). Итак, она звалась Татьяна!
Урно начинает петь песню «Летят утки», под которую Хельга превращается в Татьяну.
Хельга преображается: снимает парик, туфли-котурны и превращается в юную девушку.
Вылк. Я забыл сказать, что она по-русски не понимала! Русскую зиму любила, а по-русски не понимала! И русский народ ее не понимал! Бывает: встречается она с народом (на сцену выходит толпа «русского народа», стоят молча), у них было много душ…
Хельга. Бонжур, месье, дам!
«Народ» молчит.
Вылк. Видите, не понимают!
Хельга. Бонжур! Месье! Дам!
«Народ» молчит.
Вылк. Видите! Никто ее не понимал! Пошли отсюда!
«Народ» уходит.
Вылк. Видите! Никто ее не понимал. Только няня ее понимала. И то не всегда!
Вылк повязывает на голову платок, подушку под рубашкой с живота подтягивает на грудь – перевоплощается в няню. Хельга сидит на стуле, изображает Татьяну. Пока Урно объясняет, кто есть кто, темнеет.