Сволочь

Юдовский Михаил Борисович

— Почему умерли?

— А вы хотели бы, чтоб они по пятьсот лет жили?

Тут к нам подошел официант и я заказал две кружки «Стеллы Артуа», потому что это был единственный сорт бельгийского пива, который я знал.

— Так, — нехорошим тоном произнесла Лиля, — а Шарль де Костер?

— Он тоже умер, — мрачно ответил я.

— Я понимаю, что умер. А вот то, что он будто бы родился…

— Он не будто бы, он действительно родился, даю вам слово. Сами рассудите — как можно умереть, не родившись.

— В том доме, на который вы показывали?

— Лилечка, — ласково начал я, — какое вам дело до того, родился Шарль де Костер в этом доме или нет? Дом от этого не

стал лучше, а Шарль де Костер хуже. Поверьте, в этом доме рождались и другие люди. Рождались, жили, умирали, влюблялись, ссорились, мирились, изменяли, хранили верность, рожали детей и подсыпали друг другу яду. И это самое увлекательное, что есть на свете. Весь этот нездоровый интерес к знаменитостям — мелкий снобизм, помноженный на комплекс неполноценности. Взгляните вон на ту гостиницу. Старенький отельчик, каких тысячи. Но стоит повесить там табличку над лестницей, будто по этим ступенькам скатился в пьяном виде Фридрих Второй и расквасил себе нос, как публика валом туда повалит. Для людей почему-то станет жизненно важным самолично повидать то место, где Фридрих Второй расквасил нос. А теперь представьте, что в этом отеле в каком-нибудь недорогом номере жила никому не известная девушка, сбежавшая от жениха, за которого ее хотели выдать насильно. Поселившись в гостинице, она неожиданно влюбилась в молодого сына хозяина, который также полюбил ее и тайком от отца приносил ей по утрам в номер кофе и самые свежие булочки, а по вечерам украшал ее невзрачную комнату цветами. О том, каковы были их ночи, умолчим с присущей тому веку стыдливостью. Но в конце концов последствия этих ночей так отразились на молодой девушке, что стали заметны окружающим. Хозяин гостиницы, сложив в уме два и два, мигом понял, каким ветром ей надуло парус, наорал на сына и велел ему отправляться в провинцию к тетке и не высовывать оттуда носа. Молодой человек оказался хорошим сыном и плохим возлюбленным. Он уехал, даже не простившись с девушкой, а хозяин гостиницы просто вышвырнул ее на улицу. Девушка, сама не своя, целый день бродила по городу, а затем вернулась к отелю и у самых его дверей бросилась под колеса проезжавшего мимо экипажа.

— Неужели все так печально закончилось? — всхлипнув, спросила Лиля.

— Может быть, — ответил я. — А может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой окраине они не нашли уголок, который приютил их, и жили там долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней: судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.

В это время официант принес пиво.

— А историю про девушку… вы ее тоже придумали? — спросила Лиля.

— Какая разница? — ответил я. — Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на «ты».

— Это как-то. слишком быстро. — смутилась Лиля.

— Быстро? — возмутился я. — Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему «вы». Это, в конце концов, невежливо.

— Говорить «вы» невежливо?

— Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему «ты», то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на «вы» — смешиваешь со множеством.

— Миша, — покачала головой Лиля, — вы какой-то. странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно.

— Если я начну говорить

правильные вещи, — ответил я, — можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.

— Зачем?

— Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!

Мы чокнулись кружками и сделали по глотку. Точнее, я сделал глоток, а Лиля робкий глоточек.

— Ну как? — спросил я.

— Горькое…

— Горькое тоже может быть вкусным. Ты побольше глоток сделай, не бойся.

Лиля зажмурилась и отхлебнула с треть кружки.

— А теперь?

— Не знаю. Ой, у меня что-то голова закружилась!

— Это от познания неведомого и запретного. Когда Золушка впервые попала на бал, у нее вообще крышу снесло так, что она даже забыла, что приехала во дворец верхом на тыкве. До того ошалела от новизны ощущений, что запустила в принца туфлей, выбежала из дворца и стала орать: «Карету мне, карету!» Затем пришла в себя — а перед ней вместо кареты тыква, вместо лошадей мыши, а вместо бального платья смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.

— Я не хочу приходить в себя, — заявила Лиля.

— И замечательно, — кивнул я. — Наконец-то ты рассуждаешь здраво. Слушай, может, ты проголодалась? Давай я закажу чего-нибудь поесть.

— Нет, это как-то. нехорошо.

— Что нехорошо?

— Что вы. что ты на меня будешь тратиться.

— Зато по-честному.

— Почему по-честному?

— Ну, сама посуди: ты приехала в Бельгию, выслушивала мою околесицу и заплатила за все это деньги. Я тоже приехал в Бельгию, несу здесь чепуху в свое удовольствие, развлекаюсь, похищаю девушек, и мне еще за это платят. Должен же я восстановить справедливость.

— Ты такой богатый?

— Сегодня богатый, завтра бедный. А когда буду умирать с голоду, приползу к твоей двери, и ты меня накормишь винегретом. Накормишь?

— Накормлю.

— А напоишь?

— Напою. А почему ты будешь умирать с голоду?

— От нестабильности доходов. Постоянство — штука надежная, но уж больно скучная. Непостоянство веселей.

— А ты давно работаешь экскурсоводом?

— Да какой я экскурсовод! Это так, ветхая заплата на ярком рубище. Единственным стоящим экскурсоводом, которого я знаю, был Вергилий. Он водил Данте по таким удивительным местам и рассказывал о них такую вдохновенную чушь, что ею уже без малого семь веков зачитываются. А я — так, погулять вышел. Лиля, ты не ответила, что будем заказывать?

— Да я не голодная…. Я лучше еще пива. — Лиля сделала глоток и неожиданно положила голову мне на плечо. — А ты во всем непостоянен?

— Ну, что ты. — почему-то смущенно проговорил я. — Я постоянен в своем непостоянстве.

— С тобой весело.

— С тобой тоже. — Я обнял Лилю.

— Что ты делаешь? — спросила она, не отстраняясь.

— Ничего особенного, — ответил я. — Развязываю рукава смирительной рубашки у тебя на спине.

В отель мы вернулись поздно вечером. В фойе, на обитой плюшем банкетке под фикусом сидели Лилины родители. Мамашу колотила дрожь, отец был бледен, как восковая фигура. Над ними склонилась Рита — видимо, успокаивала.

— Да не волнуйтесь вы так, — донесся до нас ее голос. — Лиля — взрослая девочка, погуляет по городу и вернется.

— Уже вернулась, — подал голос я.

Лилины родители оцепенело глянули в нашу сторону. Затем с удивительной синхронностью вскочили и бросились к нам.

— Лиля! Где ты была?! Ты совсем совесть потеряла! Мы тут с ума сошли! Мать выпила весь корвалол! Я спрашиваю, где ты была?!

— Папа, — начала было Лиля, но отец не дал ей закончить.

— Не смей перебивать, когда тебя спрашивают! Мы тебя по всему городу искали!